Отвага

Дневальные приволокли с кухни большие фляги-термосы, в котелки разливалась полукаша-полуборщ — сытное, на мясе и сале, вкусно пахнущее месиво. Рыженков сам, не передоверяя дело никому, выдал по сто граммов фронтовых и моршанки по три пачки на брата. Во взвод завернул чисто выбритый и пахнущий одеколоном политрук, спросил про настроение и проверил, горяч ли чай. Оставил экземпляр дивизионки «В бой за Родину» и ушел к пулеметчикам.

Отнякин, наевшись и накурившись, заговорил намеками: «Соль человека вяжет — и поест и спать ляжет. До обеда не косится, после обеда спать просится. От сна еще никто не умирал». Рыженков сурово заявил, что разрешит отдыхать только после того, как будет организовано сторожевое и непосредственное охранение, и тем, у кого он лично найдет оружие и снаряжение в полном порядке.

Доставая протирку, шомпол и ветошь, очищая от кострики паклю для чистки карабина, Андриан успел пробежать глазами напечатанную на желтой грубой бумаге в половину обычного газетного листа дивизионку.

Его поразила маленькая заметка, начинавшаяся словами:

«Красноармеец, помни: ты сражаешься в тех местах, где восемь веков назад русские воины под командованием князя Игоря показали высочайший пример воинской доблести и отваги. Будь достоин славы своих далеких предков…»

Далее со ссылкой на центральную печать сообщалось, что «Слово о полку Игореве» будет переиздано массовым тиражом для раздачи бойцам действующей армии.

И опять Пересветовым овладело чувство причастности к великой истории его народа. Помнится, доцент Павликов говорил, что во время гражданской войны, в голодные годы, было вновь издано «Слово». Значит, нужно оно, значит, живо, и история продолжается.

Почистив карабин, Пересветов пошел к полевой коновязи, чтобы проведать лошадь. Машка сегодня была необычно нервна и возбуждена. От старых кавалеристов Пересветов наслушался множество баек и былей об интуиции лошадей, о том, что кобыла чует близкий бой. Значит, скоро: ночью, вечером или ранним утром, да, не позже завтрашнего утра наступит время «Ч», момент атаки. Нужно отдохнуть перед первым настоящим крупным боем. Пересветов улегся на попону. Прежде чем заснуть, с полчаса вспоминал недавние дни…

Утонувший в степном мареве хуторок — беленькие хатки, лохматые крыши. Под ногами вертелись куры, собаки, свиньи. На стук копыт явились босые ребятишки, несколько казачек и старый-престарый дед. Кто-то, не разобравшись, выкрикнул паническое: «Немец наступает». Разъезд остановился.

Увидев звезды на фуражках, мальчишки успокоились, восхищенно рассматривали стройных, подтянутых верховых лошадей, оружие, шпоры, предлагали конникам передохнуть, попить студеной водицы.

Пожилая казачка спросила:

— Сынки, устоите — либо под немца будете нас отдавать? Вон государством вам все дадено — и сабли, и ружья. Неужто не остановите его? Куда едете-то, а? Когда кончите отступать?

Хмурились солдаты, отворачивались, прятали глаза.

Сипло и немощно кричал дед со слезящимися глазами в засаленной до черных залысин казачьей фуражке:

— Цыц! Дура баба, разве рядовой могет про то знать? Военная тайна! Казачки, кони у вас добрые, а что же пик-то нету? Как же воевать?

— Сейчас, дед, самолеты воюют, танки. А пика у нас одна на эскадрон. Флажок треугольный на ней, — ответил Халдеев.

— Эх, казачок, люди воюют, а не танки. Мы, бывало, в турецкую-то войну как пойдем наметом, да в пики… Мне бы скинуть время, лет полета, тогда-то я был лихой…

Молча стояла красивая казачка — гордо посаженная на высокой и сильной шее голова, жесткие черные волосы, кожа смугловатая, губы алые. Отнякин, на что тюфяк, как увидел молодку, чуть из седла не выпал. А та вдруг дернула подбородком и обожгла взглядом Пересветова.

— Казачок, — позвала полным, чуть сорванным на вольном воздухе голосом, — казачок, заезжай молочка выпить.

Пересветов смутился. В школе он, конечно, влюблялся, как того требовал возраст, но никто об этом не знал. Отболев полудетской любовью, как неизбежной корью, начал учиться всерьез: на сверстниц смотрел как на «хромающих» по литературе или по истории учениц. И все. История, другие науки, армия… В увольнение из полка он не ходил — уставал так, что добраться бы только до койки. А сейчас… Андриан и сам не понял, как повернул коня, словно к себе домой. Было вареное кислое молоко с коричневой корочкой, холодное и густое, а потом — звезды в глазах… белый туман цветущих вишен и уплывающий хуторок…

* * *

В ночь перед наступлением, в двадцать три часа, прозвучала тревога. Были дополучены патроны и гранаты. До боя оставались считанные часы. Подъехало, судя по особым интонациям баса, высокое начальство, возможно, сам командир дивизии.

— Личный состав накормлен? Фронтовые выданы всем? — напористо звучал его бас в темноте. — Как настроение, хлопцы: дадим немцам прикурить?