Отважная новая любовь (ЛП)

Она улыбается. Ее губы покрыты розовым блеском. Порочные. Между ними проглядывает чёрная полость рта — она прищёлкивает языком.

«Сжалься, — хочу умолять я. — Пожалуйста, будь милостива».

— Нет такого понятия, как «милосердие», — говорит она, склоняясь ко мне.

Когда эти ее порочные губы прижимаются к моим, я замираю.

Боль такая острая и сильная, что я не могу дышать. Не могу думать. Я едва существую.

В голове проплывают картинки — непрерывный поток ужасов. Каждое злодеяние, которое я созерцал или совершал, каждое незначительное желание, все омерзительные мысли или поступки. Искупительница наполняет меня своим дыханием, у него такой тошнотворно-кислый вкус, что я испытываю отвращение.

Я не могу оттолкнуть ее, она крепко ухватилась руками за мои волосы, прижимаясь губами к моему рту, и выдыхает, выдыхает, выдыхает… Сначала идут воспоминания: когда мне было двенадцать лет, умер мой кот; а в девять не стало моей бабушки. Её лицо было пепельно-бледным, когда она хрипло вздохнула в последний раз.

Я помню каждый кошмар, зловоние болезни, желание причинять боль и калечить.

Помню свои промахи. Как изо дня в день пытаюсь выполнить одни и те же задания, и делаю все неправильно: неразборчиво пишу левой рукой в разных направлениях; сжимаю руками канат, пытаясь взобраться по нему; играю на флейте, извлекая хриплые и неинтересные, плоские звуки. Помню, как девушки отворачиваются от меня, а парни издеваются.

Я помню проваленные тесты и презрение родителей.

А Искупительница все еще наполняет меня своим дыханием, и вкус ее уст ничто на фоне всех эмоций, которые проходят сквозь меня. Страдания. Ужас. Словно все, кого я любил, умерли нелепой смертью и вернулись, чтобы вновь повторить свой жизненный опыт каждой частичкой моего тела.

Когда с воспоминаниями покончено, настает очередь эмоций: желание, неудача, депрессия, бедность, опустошенность, поражение, отказ, насмешки, смущение. Чувства такие новые и сильные, что я не знаю, как совладать с ними.

Это слишком для меня. Такое количество всех моих поражений, травм и провалов. Я тону под их весом.

Её губы, не отрываясь от моих, изгибаются в нечто похожее на улыбку. Она всем телом прижимается ко мне. Ещё ближе. На мгновенье я ощущаю ее смущение, сильное желание выдержать крошечную паузу. Будто она чего-то ждет, но я не знаю чего и просто стою в ожидании, порабощенный болью, которой Искупительница наделила меня.

Кончиком языка она касается моей нижней губы. Я бы никогда до этого момента не понял, что это было не потому, что у меня пересохло во рту, а потому, что я отчаянно нуждался хоть в каком-то утешении. Дыхание перехватывает, а внутри разливается тепло.

— В этот раз ты запомнишь? — её голос пропитан болью.

Мысленные образы того, где мы вместе и что я чувствую, хлынули потоком. Мои глаза широко открыты, а в груди щемит. Сила эмоций от этих видений почти невыносима.

— Я никогда не смог бы забыть, — шепчу я ей в ответ.

А затем она вдыхает, вытягивая всё это из меня. Изымает все мучения из каждой молекулы моего тела. Сегодня я наконец-то вижу ее за работой: как она забирает моё замешательство, оттого что я нашел записку, написанную собственным почерком; беспокойство, что это может быть правдой, — то, что я когда-то оплошал; неловкость оттого, что стою возле охранника; смущение, что наблюдаю за Искупительницей — за ней самой — в ее каморке; растерянность, когда ухожу и рву записку.

Она принимает всё это от меня: все темные эмоции, все тревожные мысли. Весь негатив, который может помешать мне наслаждаться жизнью.

Наконец, она отступает от меня. Я чувствую спокойное свечение, осознаю радость бытия.

— Кто я? — спрашивает она.

— Искупительница, — отвечаю, и внезапное раздражение проявляется горьким вкусом, как от жёлчи.

Ее глаза наполняются слезами. Интересно будет, если она ждала другого ответа. Я никогда в жизни не получал ответа, на который не рассчитывал. Я не такой.

* * *

— Ты разговаривал сам с собой. — Лит стоит в дверях. Ее тусклые каштановые волосы убраны назад в небрежный конский хвост.

Мои щёки мгновенно покрываются румянцем, и я отворачиваюсь к столу с большим количеством пустых глиняных горшков, которые нужно наполнить влажной землей. Ногти уже черные от грязи.

— Неправда, — отвечаю я.

Лит заходит в теплицу. Я чувствую, куда она идет, вокруг нее поток воздуха.

— Я слышала тебя.

Здесь уже невыносимо жарко. Мне следовало открыть вентиляционные отверстия час назад, но я пытался вывести вместе с потом свое замешательство. Я ставлю горшок поверх записки, которую нашел этим утром под выступающим из-под стопки кашпо кирпичом.

— Я говорил с растениями. Они лучше растут, если с ними общаешься, — вступаю я в дискуссию, понимая всю неубедительность аргумента. Это новое ощущение — подбирать слова. Я к этому не привык, но сегодня утром еле ворочаю языком.

Она проходит вдоль ряда столов, скрепленных между собой, заглядывая в каждый горшок.