Отважное сердце

Во времена татарского нашествия Русь состояла из множества отдельных княжеств. Княжества эти были плохо связаны между собой, а князья враждовали и воевали друг с другом. Потому и не выстояла Русь против татарского нашествия.

Когда же утвердилось татарское иго, то Батый и Берке уже не позволяли русским князьям соединять свои силы. Они зорко следили за этим.

Татары сразу поняли, что через женитьбу князя Андрея на княжне Дубравке Карпатская Русь, в лице Даниила, и Владимиро-Суздальская Русь, в лице Андрея и Александра, как бы вступают в тайный союз.

Запретить этот брак ханы не могли: русские князья хотя и были данниками Орды — возили туда слитки серебра и драгоценные меха, — но в своих семейных, междукняжеских, делах были свободны.

Однако страшный гнев овладел ханом Батыем, когда он узнал о предстоящей свадьбе Андрея и Дубравки. Уже одряхлевший в то время Батый даже заболел от гнева и слёг. Люто ненавидевший русских, хан Берке всячески разжигал гнев своего старшего брата против Андрея и Александра. Он подбивал Батыя немедленно двинуть татарское карательное войско на Владимир. Однако Батый побоялся сделать это: как раз в то время волжскому татарскому царству грозила трудная война с другими татарскими царствами в Персии и на Кавказе. Поэтому Батый страшился новым военным вторжением ожесточить русский народ. Он отказался послать карательное войско против князя Андрея.

— Пусть свершится эта свадьба! — сказал старый хан. — Но мы будем бдительны.

Тогда коварный и злобный Берке тайно снарядил во Владимир своего племянника Чагана во главе большого отряда. Он приказал Чагану всячески выискивать проступки и провинности князя Андрея против татар.

Ночью, в глубокой тайне, старый Берке принял в своей кибитке Чагана. Они сидели, поджав по-татарски ноги, на ковровых подушках, пожирая жирный бараний плов и запивая его кумысом.[3] Берке давал племяннику наставления, а Чаган, как младший, только кивал головою да изредка произносил по-татарски «да».

— Ты будешь зорко следить за Андреем, — наказывал Чагану Берке. Андрей-князь ненавидит силу нашу и имя наше. Александр-князь тоже ненавидит. Но этот мудр. Он ступает неслышно, как барс. Андрей же шумлив и заносчив. Расставь для него силки, и он сам ворвётся в них. Сделай так, чтобы он оскорбил имя царёво или осквернил то, что священно в народе нашем.

Вдруг какая-то ехидная, коварная мысль пришла в голову хану Берке. Он злорадно прищёлкнул языком и многозначительно показал рукою на деревянную чашу с кумысом.

Царевич Чаган понял своего дядю не вдруг. Тогда старый хан приказал ему придвинуться ещё ближе и наклонить ухо. И хотя в шатре не было никого из посторонних, да и подслушать их никто не мог: шатёр бдительно охранялся, — тем не менее старый Берке перешёл на шёпот.

Чаган всё понял. Он кивнул головой, и наглое лицо его расплылось в злой усмешке.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Свадебный пир Андрея Ярославича и Дубравки шумел в старинном белокаменном дворце. Дворец этот был создан ещё при дедах Невского дивными владимирскими зодчими, каменотёсами, резчиками и живописцами.

Чуден казался этот дворец извне!

Недаром же «умельцами» называл в древности русский народ своих строителей и художников. И впрямь: всё умели они. С гордостью пишет о них летописец: «И не искали мастеров от немцев, а свои пришли делатели и камнездатели. И одни умели лить олово и медь, другие умели крыть кровлю и белить известью стены, а иные обучены были дивному каменному резанию и рыхлению…»

Выстроен был дворец из больших плит и брусьев, ослепительно белых, тёсаных. Снаружи стены были покрыты чудной резьбой; издали эта каменная резьба казалась кружевом.

Два обширных крыльца несли свои золотые островерхие крыши на бочковатых, толстых столбах из того же белого камня.

Там и сям виднелись каменные изваяния диковинных, сказочных зверей.

Но чудеснее всего в этом каменном здании было то, что оно казалось не из камня, а как бы из дерева, но только особого, небывалого, как снег белого.

Это был дворец-терем.

Русская красавица изба с её резными из дерева полотенцами, серьгами, подвесками; боярские бревенчатые хоромы с крылечками, коньками, драконами и, наконец, княжий златоверхий терем — всё это воплотилось в белом чудесном камне.

…Пир был в разгаре. Некоторые из бояр упились уже так, что тихонько опустились под стол и там похрапывали, укрытые скатертью от всех взоров.

Гриньку Настасьина это и смешило и удивляло. «Вот ведь чудно! — думал он, стоя позади кресла Александра Ярославича с серебряным топориком на плече, как полагалось меченоше. — Ведь уж старые, седые, а напились-то как!»

Однако он и бровью не повёл и стоял чинно и строго, как его учил старый княжеский дворецкий. Гринька исполнен был гордости. Как же! Сам Невский сказал ему: «Ну, Настасьин, будь моим телохранителем, охраняй меня: времена ныне опасные!» — «А на кого хошь пойду!» — ответил он князю. Александр Ярославич усмехнулся, погладил его по голове да и говорит: «Ну, не знаю, каков разумом будешь, когда вырастешь, а сердце у тебя отважное!»