Отважное сердце

Несмотря на одержанную победу в Уэльсе, летние месяцы доставили королю немало огорчений. Когда с горных перевалов сошел снег и наступила весна, из Англии один за другим начали прибывать гонцы с посланиями. Первые доклады о том, что войска Эдуарда в Гаскони захватили три ключевых города, были встречены с восторженным энтузиазмом, но когда стало понятно, что дальнейшего продвижения не предвидится, король впал в мрачную задумчивость. Две военные кампании вкупе с колоссальными расходами на строительство Бомариса и восстановление Карнарфона истощили его казну. После возвращения в Лондон Роберт стал свидетелем множества тревожных разговоров, когда обеспокоенные бароны вполголоса обсуждали, когда же король обратится к ним с просьбой ссудить ему деньги.

Но сегодня в Вестминстере эти взволнованные голоса стихли и глаза всех присутствующих были обращены на короля и алтарь перед усыпальницей Исповедника.

На алтаре, задрапированном красной с золотом материей, лежали три предмета. Одним из них был меч. «Меч милосердия», — прошептал ему на ухо Хэмфри, когда клинок внесли в часовню. Вместо того, чтобы сужаться к острию, лезвие, в незапамятные времена выкованное святым, чьи кости теперь лежали в золотой усыпальнице, было словно обрезанным. Меч принимал участие в каждой коронации начиная с 1066 года, когда Вильгельм Завоеватель был провозглашен королем Англии. Хэмфри пробормотал строчку из Последнего Пророчества, когда они с Робертом смотрели, как священник вносит клинок.

Меч святого, который рождает королей, сломанный в знак милосердия.

Рядом с мечом лежала простая черная коробочка, поблескивающая в пламени свечей. На вопрос о том, что это такое, Хэмфри шепотом ответил, что в ней лежит оригинал пророчества, которое король Эдуард обнаружил в Нефине после завоевания Уэльса. И король повелел сделать перевод этой самой книги, содержащей предвидения Мерлина, настолько древней, что ее нельзя вынимать оттуда, дабы она не рассыпалась в прах. Ее слова подвигли короля на поиски четырех реликвий, разделенных между сыновьями Брута, дабы предотвратить предсказанный распад Британии. И вот сейчас к ним добавилась корона Артура, восстановленная ювелирных дел мастерами короля. Взяв ее обеими руками с шелковой подушечки у основания усыпальницы, Эдуард поднялся на ноги.

Роберт заметил, как некоторые из присутствующих вытягивают шеи, чтобы своими глазами увидеть, как король кладет корону на алтарь. Несколько человек склонили головы в молитве. Глаза Хэмфри сияли, хотя другие люди вовсе не выглядели охваченными священным трепетом. А Роберт ощущал себя где-то посередине между ними. Одна часть его хотела с головой окунуться в это захватывающее предприятие — вместе с Хэмфри и остальными отправиться на поиски сокровищ, свято веря в то, что его служба королю еще может принести пользу его семье, а другая часть терзалась сомнениями относительно того, правильный ли путь он выбрал. Обвинения брата, высказанные им в Нефине, заставили всплыть на поверхность неприятную правду — ведь он действительно обещал деду в тот день, когда его посвятили в рыцари, что никому не даст лишить его семью права на трон. Каким бы туманным не представлялся этот путь по сравнению с тем, что, казалось, был прямо-таки усыпан сокровищами, он не мог отрицать ни того, что поклялся выбрать его, ни того, что сейчас пошел другой дорогой. А с этими воспоминаниями в ушах у него зазвучали и слова деда, которые тот частенько любил повторять:

«Мужчина, который нарушает данную им клятву, недостоин того, чтобы называться мужчиной».

Когда король Эдуард отвернулся от усыпальницы святого, церемония завершилась. По сигналу Джона де Варенна графы, бароны и клирики потянулись к выходу в разрисованном занавесе, отделявшем святилище от остальной части церкви, торопясь принять участие в празднестве, которое король устраивал во дворце, а заодно и обсудить последние известия из Гаскони. Король не присоединился к ним, а медленно подошел к одной из гробниц, стоявшей неподалеку от усыпальницы Исповедника. На ее крышке виднелось бронзовое изображение женщины. Надпись на боку гласила:

«Здесь покоится Элеонора, душу которой принял Господь в милости своей».

Когда люди впереди Роберта задвигались, заслонив от него короля, преклонившего в одиночестве колени, он последовал за Хэмфри из самого сердца аббатства в его огромный, похожий на чрево гигантского кита, желудок. В окнах, выстроившихся вдоль прохода, сверкали рубиновые и сапфировые стекла, украшенные гербами, а стены между витыми мраморными колоннами были покрыты позолотой и киноварью.