Отважные капитаны. Сборник

— Я кружил и кружил на одном месте, а эта какофония все продолжалась и продолжалась. В какой-то момент я подрезал нейтралу корму, и уже решил, что зацепил его. Но нет — мы разминулись на каких-то пару дюймов. А потом я услышал, как грохочет его кабестан. Где-то через три минуты он поднял якорь и даже не дожидаясь, пока тот окажется в клюзе, бросился наутек, начисто забыв о своей якобы перегретой форсунке. Он прошел от нас в десяти футах (я ждал, чтобы снова пристроиться в кильватер за ним) и проорал в мегафон: «Вы думаете, что вами движет патриотизм? Ничего подобного! На самом деле у вас разлитие желчи, и вас просто сожрет ненависть!»

Полагаю, мое общество ему изрядно наскучило. Мне пришлось подождать, пока мы миновали оконечность отмели у острова Гаррис, после чего я спустился вниз и проспал до девяти утра. Все это время «Ньют» держал курс к норду. Позавтракав и выкурив сигару, я поравнялся с ним и полюбопытствовал, куда он направляется сейчас. Он стоял на мостике, кутаясь в теплое одеяло и шарф и явно страдая от холода и жестокой простуды. Честно признаюсь: я не разобрал, что он прохрипел в ответ и, выждав несколько минут, пока он продолжал ругаться на чем свет стоит, снова приотстал.

В девять утра он снова совершил поворот оверштаг и пошел на юг (к тому времени я уже вполне освоился в Северном проливе), а я последовал за ним. Волнение было не слишком сильным. Да, было прохладно, но поскольку он больше не жался к берегу, необходимости стоять на руле у меня не было. Большую часть ночи я провел внизу, предоставив Шеррину отдуваться за меня. А «дядюшка Ньют» продолжал свои игры весь следующий день, менял галсы в Северном проливе. Скука смертная, доложу я вам.

Сдался он только в виду гавани Клуни-Харбор. Это случилось в пятницу утром. Он просемафорил флажками: «Имею поломку в машине. Переход в Антигуа отменяется», — после чего вошел в гавань и пришвартовался на верфи Брейди. Но вы, конечно же, знаете, что в Клуни нельзя починить даже двухвесельную плоскодонку! Я, разумеется, последовал за ним и ошвартовался невдалеке.

После обеда я подумал, что следовало бы нанести визит вежливости. К тому же мне хотелось взглянуть на его машину. В дизелях я не разбираюсь, но Хислоп, мой механик, сказал, что они, скорее всего, ремонтировали свои двигатели исключительно кувалдой, поскольку корпуса были изрядно побиты. Кроме того, они предложили все свое топливо тамошнему агенту Адмиралтейства, и его как раз перекачивали на портовый буксир, когда я поднялся к нему на борт. Словом, я выполнил свой долг.

Я как раз собирался вернуться к себе на «Хиларити», когда стюард сообщил, что «Ньют» желает меня видеть. Он лежал в своей каюте, хрипло дыша, закутанный по самую шею в одеяла, а глаза у него были красные, как у кролика, и вылезали из орбит. Первым делом он предложил мне выпить. Я, естественно, отклонил это предложение. Затем он сказал: «Мистер Маддингем, я окончательно обессилен». — Я ответил, мол, рад это слышать. Далее он заявил, что его свалил внезапный приступ сильнейшей пневмонии, и попросил перевезти его в Англию, чтобы показать врачу. Разумеется, я отказал, заявив, что об этом не может быть и речи, поскольку «Хиларити» — судно, находящееся на военной службе. Но он, похоже, был не в состоянии понимать очевидные вещи, и спросил, при чем здесь это? У меня сложилось впечатление, что война казалась ему забавной шуткой, и мне пришлось еще раз повторить свои доводы.

Похоже, он очень боялся умереть (конечно, для мужчины— средних лет это не шутки!) и, приподнявшись на локте, обозвал меня убийцей. Я снова объяснил ему — с безукоризненной, заметьте, вежливостью, — что занимаюсь своим делом отнюдь не ради забавы. Я получил приказ проследить, чтобы он отправился в Антигуа, но теперь, когда он не собирается плыть туда, да еще и продал свое топливо английским властям, мне нет до него решительно никакого дела. Он ответил: «Но ведь теперь мне придет конец. В этой богом забытой дыре не найти приличного врача. Я полагал, что, если сдамся на милость победителя, вы поступите со мной гуманно». — Я возразил, что ни о какой сдаче вообще речи нет. Будь он ранен на поле боя, да еще и в состоянии войны с Великобританией, я, быть может, взял бы его на борт, но при этом ни на йоту не отклонился бы от предписанного мне курса, чтобы высадить его на сушу. Но ведь он оставался нейтралом — то есть вообще не участвовал в игре. Понимаете, к чему я клоню?

Я приложил все силы, чтобы он уяснил мою точку зрения. А он принялся втолковывать мне, что довольно богат — владеет миллионом с четвертью, по его словам, — но его дела в беспорядке и ему необходимо изменить завещание. Я ответил, что сейчас в его положении очень много людей — и далеко не столь богатых. Тогда он поменял тактику и принялся взывать ко мне с позиций абстрактного гуманизма. «Если вы сейчас бросите меня здесь, мистер Маддингем, — прохрипел он, — то обречете меня на гибель. Причем столь же неизбежную, как если бы повесили меня собственноручно».