Отважные капитаны. Сборник

За плечами у Макфи были тридцать два года изучения механизмов и нравов кораблей. Одна сторона его лица была изувечена взрывом манометра еще в те времена, когда люди гораздо меньше знали о принципах измерения давления; нос гордо вздымался над шрамами, как полицейская дубинка над общественными беспорядками. Вся его голова была покрыта рубцами и шишками, и он имел привычку хватать ваш палец и проводить им по своим коротким седеющим волосам, повествуя, как именно он получил ту или иную отметину. Он обладал всеми мыслимыми сертификатами повышения квалификации, а в нижнем ящике комода, где он хранил фотографию жены, лежали две или три медали Королевского гуманистического общества за спасение жизни на море.

С профессиональной точки зрения (правда, когда обезумевшие пассажиры третьего класса толпами прыгали за борт, все выглядело иначе) — так вот, с этой точки зрения Макфи не одобрял спасения жизней на море и частенько говорил мне, что ад с распростертыми объятиями ждет кочегаров и их помощников, которые нанимаются на судно ради хорошего жалованья, чтобы на третий день службы свалиться с каким-нибудь недугом. Он свято верил в воспитание четвертого и пятого механиков посредством метко брошенного сапога, когда те будили его среди ночи воплем, что якобы подшипники главного вала раскалились докрасна — и только потому, что неверный свет качающейся лампы окрашивал в красноватый тон работающий металл. Он считал, что в мире существуют всего два достойных поэта: Роберт Бернс (а как же иначе!) и Джеральд Мэсси[110]. Когда у него появлялось время для книг, он читал Уилки Коллинза и Чарльза Рида[111], чаще последнего, — и знал наизусть целые страницы из «Трудных денег». В кают-компании его место было рядом с капитаном, но пока работали двигатели, Макфи пил только воду.

Он был добр ко мне с первой встречи: я не задавал дурацких вопросов и считал Чарльза Рида недооцененным писателем. Позже он даже одобрил мои тексты, в частности, один двадцатичетырехстраничный памфлет, который я написал для «Холдока, Стейнера и Чейза», владельцев пароходной компании, когда они приобрели патент на новую вентиляцию и установили ее в каютах «Бреслау», «Шпандау» и «Кольтцау». Пассажирский помощник с «Бреслау» рекомендовал меня секретарю мистера Холдока, который, будучи методистом, пригласил меня к себе и устроил для меня обед с гувернанткой, когда все остальные уже покончили с обедом, затем вложил мне в руки планы и спецификации, и в тот же вечер я накатал означенный памфлет. Он назывался «Уют в каюте» и принес мне семь фунтов и десять шиллингов — весьма значительную по тем временам сумму, а гувернантка, учившая младшего Джона Холдока арифметике и чистописанию, поведала мне, что миссис Холдок просила ее присмотреть за мной на тот случай, если я решу стащить с вешалки в прихожей чужое пальто.

Макфи очень понравился мой памфлет, исполненный в византийском стиле с украшениями в духе барокко и рококо; и позже он представил меня миссис Макфи, а та заняла в моем сердце место, которое прежде принадлежало Дине.

Супруги жили в маленьком домике, снимая его за двенадцать фунтов в год, неподалеку от конторы пароходства. Когда Макфи не было дома, миссис Макфи читала в газетах колонку агентства Ллойда и приглашала к себе жен старших механиков или равных им по социальному положению дам. Пару раз сюда наведывалась с визитом и миссис Холдок — в одноконном экипаже с целлулоидными накладками на бортах, и у меня есть все основания полагать, что, некоторое время поизображав прилежных и чопорных супруг своих мужей, они переходили к злословию и сплетням.

Холдоки жили примерно в миле от Макфи в старомодном особняке с большим садом, обнесенным кирпичной стеной. Летом их одноконный экипаж можно было увидеть торжественно тарахтящим по Тейдон или Лоутону. А я был просто другом миссис Макфи, и она позволяла мне сопровождать ее в поездках в западную часть города, а иногда даже в театры, где всхлипывала, смеялась или трепетала со всей искренностью простодушного сердца.