Отважный капитан

Вот в каком обществе проводил свои воскресные дни Георгий Мамарчев. Кроме земляков, боевых товарищей из Болгарского земского войска, которых ему удалось отыскать, были у него друзья и среди эмигрантов других народностей, так же, как и он, приходивших сюда ратовать за свободу и справедливость.

Кабачок «Встреча волонтеров» находился в самом центре Бухареста. У входа стоял высокий развесистый дуб, под его сенью хозяин кабачка поставил длинные дубовые столы. Сидя за этими столами, гости пили красное вино и белую валашскую цуйку и вели жаркие споры о политике. Проходя мимо, почтенные румыны с опаской посматривали на пестрые одежды бунтовщиков и торопливо удалялись. Зрелище и в самом деле было необычным. Тут попадались типы, способные одним своим взглядом повергнуть человека в ужас и даже уничтожить его. А уж если кто-нибудь из таких, замахнувшись, стучал кулаком — земля качалась и ветви на дубе вздрагивали. Вот какие богатыри бывали тут, на сборищах волонтеров! У большинства из них вид был полувоенный. Одни носили шаровары и безрукавки, другие были в потурах[19] и барашковых шапках, третьи ходили в накинутой на плечи офицерской пелерине или блестящем плаще и напоминали своим видом генералов, а то и фельдмаршалов. И все они не расставались с оружием. Явиться на сборище волонтеров без оружия означало вконец опозориться. Одни имели при себе два-три пистолета, у других торчали за поясом длинные ятаганы с загнутыми перламутровыми рукоятками, еще хранившие следы крови, пролитой на полях сражений, а третьи то и дело размахивали увесистыми палицами, унаследованными, вероятно, от давних предков. Георгий тоже старался не ударить лицом в грязь. И он носил оружие, и на нем были красные гамаши, длинные, до самых колен. Высокий, стройный, красивый, Георгий выделялся среди окружающих, как тополь среди ив.

В это воскресенье он явился на сборище волонтеров с некоторым опозданием. Поэтому товарищи, едва завидев его, закричали:

— Эй, Буюк, что это с тобой сегодня? Придется тебе платить штраф! Ну-ка иди скорее сюда!

— Жора, Жора, — весело горланили за другим столом сербы и черногорцы, — мы оставили для тебя место…

— Ясу, Георгий![20] — приветствовали его греки. — И у нас есть для тебя место, милости просим.

— Спасибо вам, братья! — сказал Мамарчев, отдавая честь и кланяясь всем. — Сперва наведаюсь к своим землякам, а потом и к вам приду… Времени хватит.

— Вот и хорошо! — одобрили все.

Но тут вскочил на ноги какой-то разгоряченный серб и, подняв бокал, воскликнул:

— Живио брача бугары![21]

В тот же. миг в честь братьев болгар над столами торжественно зазвенели бокалы, полные густого красного вина.

Медленно спускались сумерки. Низенькие деревянные домишки в каком-то волшебном полусне тонули в синеве летней ночи. Скоро уснет весь город, а под дубом «Встречи волонтеров» все еще не смолкли бурные разговоры, сменяющиеся время от времени длинными печальными песнями, которые отдавались в сердце щемящей болью.

Слушая песни и разговоры товарищей, Георгий обычно был задумчив. Иные волонтеры постоянно ругались из-за денег да и из-за наград. Мамарчев ненавидел этих расчетливых, жалких людишек, ушедших из родных мест не для того, чтобы бороться за свободу, а ради денег, ради выгоды. Понятие доблести, чести, по мнению Георгия, было чуждо этим людям, ибо они за хорошую плату готовы были служить хоть самому черту.

Были, однако, и другие волонтеры, которые сгорали от нетерпения скорее идти на турок, сражаться за освобождение угнетенных народов. К таким Георгий питал особое уважение, с ними он делил горе и радость.

В этот вечер снова разговор зашел об освобождении Греции. Каждый из присутствующих проявлял к этому живейший интерес уже потому, что всем им опротивела их неустроенная жизнь, осточертело бесцельно шататься по бухарестским улицам и площадям.

Одни считали, что уже пробил час расплаты; другие сомневались. Но все жаждали услышать какую-либо новость, которая бы вселила в них надежду, чтоб легче было переносить невзгоды их скитальческой жизни.

— Друзья, — доверительно сообщил Георгий своим товарищам, — Греция поднимается! В горах Халкидики и ближе к морю, в старой Греции, бродят целые отряды вооруженных бунтовщиков; как только пробьет урочный час, повстанцы обрушат свой кулак па Оттоманскую империю.

— А ты откуда знаешь? — перебивали его нетерпеливые болгары, придвигаясь к нему поближе, чтобы лучше слышать.

— Мне мой хозяин сказал, здешний помещик. Он с греками на короткой ноге, — продолжал Георгий. — По его словам, румыны хлопочут об оказании помощи тем христианам, что стонут под игом турецкого полумесяца.

Скоро эта весть облетела все столы, и Георгий оказался в центре внимания. И греки, и сербы, и хорваты, и болгары — все до одного обрадовались, как дети. Тишину бухарестской площади то и дело нарушали возгласы: «Живио!», «Ясу!», «Да живее!»

Висевшие на ветвях старого дуба две керосиновые лампы покачивались от дуновения ветра, и причудливые тени возбужденных бунтовщиков трепетали и плясали вокруг, словно призраки сказочных великанов.