Отважный капитан

Дедушка Станчо достал из нее несколько стебельков и протянул их изголодавшемуся зверю:

— Съешь, родненький, съешь!

Рашко слизал языком листик, но, поняв, что его обманули, тотчас же выплюнул его.

— Что, кислый? Не нравится, значит? — смеялся над ним старик.

Медведь зарычал и сердито дохнул на него.

— Эх, я знаю, тебе больше по вкусу ягненок! Только где его взять? — со вздохом сказал старик и, отвязав медведя и закинув за спину суму, поплелся по тропке дальше.

Терпеливо выслушивая шутки хозяина, медведь, бесшумно ступая, обнюхивал камни и песок под ногами.

— Как доберемся до Котела, я велю твоему дедушке Стойко зарезать теленка. А? Хочешь? Или замешаем тебе мучицы в корыте… А?

Старик, бормоча что-то, спускался все ниже и ниже к речушке, где среди орешника и грабов ютилась старая водяная мельница Стойко Мамареца.

НА СТАРОЙ МЕЛЬНИЦЕ

Дедушка Станчо и медведь подошли к самой речке, остановились и поглядели на противоположный берег. Вода была холодная, да и место оказалось довольно глубоким.

— Купаться еще не время, мой мальчик, — сказал старик, глядя то вверх по реке, то вниз в поисках брода. — У тебя-то шерсть во какая густая, а у меня ее кот наплакал…

Мельница тонула в зелени. Крыша ее едва проглядывала сквозь плакучие ивы. Дедушка Станчо взобрался на холм и крикнул, как делают горцы:

— Э-ге-гей, Стойко-о! Ты здесь, эй?!

Сквозь рокот бурной речки голос старика с трудом достигал противоположного берега. Дедушка Станчо повел медведя вниз по течению.

— Хочешь не хочешь, а придется переходить вброд. Так что будем искать, где помельче, — бормотал старик, волоча за собой усталого зверя.

Не успел дедушка Станчо ступить в воду, как со стороны мельницы послышался голос Стойко:

— Эй, приятель, погоди! Куда тебя несет? Если тебе жизнь надоела, то хоть медведя пощади…

Дедушка Станчо замер на месте и попятился назад.

— Спускайся еще ниже, — посоветовал Стойко. — Там я перебросил бревно, вот вы по нему и перейдете… Только смотрите не бултыхнитесь в воду, а то потом со смеху помрешь, глядя на вас!

Весело насвистывая, дедушка Станчо потащил медведя дальше. Да и как ему было не радоваться и не веселиться — сейчас он обнимет своего старого друга, которого всю зиму не видел! Да какую зиму! Дедушка Станчо едва дотянул до весны: старуха его умерла, кирджалии[23] сожгли его лачугу, дороги завалило снегом, спуститься с гор нечего было и думать — хоть подыхай с голоду. Сейчас совсем другое дело.

Дедушка Станчо с большим трудом переправился с медведем по бревну на другой берег. Стойко встретил их с приветливой улыбкой:

— Ну, милости просим, проходите!

Старики поздоровались и обняли друг друга, у них от радости даже слезы выступили на глазах — дождались и этой весны живы-здоровы.

— Возле жернова хлопочешь? — спросил дедушка Станчо, смахивая слезу.

— Надо починить его к пасхе.

— Что ж, и то дело.

Старики пошли на мельницу. Привязав медведя к дереву возле воды, дедушка Станчо собрал обметки внутри мельницы в деревянную миску и поднес ее изголодавшемуся зверю.

— Поешь, мой родной, подкрепись малость, а то голодный медведь плясать не станет!

Тем временем Стойко развел огонь на мельнице и поставил котелок, чтобы сварить мамалыгу для гостя.

Сидя у очага, старики закурили трубки, и завязалась долгая беседа. Многое случилось за эту зиму, о чем стоило вспомнить. Стойко похвалился тем, что неделю назад дочь его Руса родила ему внука, которого назвали Сыби. Затем он с неменьшей радостью сообщил, что пришла весточка от сына Георгия из Валахии.

— Подался в Грецию биться против турка, а там что бог даст… В капитаны его произвели!

— В капитаны? — От удивления дедушка Станчо вскинул свои косматые брови.

— Военная служба! — продолжал дедушка Стойко. — Кое-кто из ребят Кара Танаса тоже ушел туда. И котленцы там, и жеравенцы, да и еркечские, пожалуй, не отстали…

Дедушка Станчо был крайне изумлен — такое творится на белом свете, а он ничего не знает! Совсем одичал с медведем в этих горах!

— Вроде бы началась заваруха. Посмотрим, как все это обернется, — продолжал Стойко. — В Стамбуле повесили греческого патриарха Григория на воротах патриархии. Три дня и три ночи висел. Не велели снимать: пускай, мол, народ смотрит.

— Неужто правда?

— В заговорщиках состоял…

— Ой-ой-ой!

— Ходят слухи, будто из Анатолии идут сюда банды делибашей, манафов, зейбеков… и режут все живое, что попадет на глаза.

Расстегнув ворот холщовой рубахи, дедушка Станчо, разинув рот, с изумленным видом слушал эти невеселые новости.

— А тут месяц назад к нам в село ворвались два пьяных мерзавца. И теперь ни в одном дворе не осталось ни курицы, ни цыпленка. Весь день они носятся со своими гончими по полям, а вечером людям от них спасения нет. Одного зовут Мустафа-бей, а другого Челеби-бей, будь они прокляты! Скоро нечего будет ни пить, ни есть! Мало того, на девчонок стали посягать и даже на молодух. Третьего дня Цанка Петрова пропала. Разыскивали, звали… Словно сквозь землю провалилась. Думали, гадали, что с нею, бедняжкой, могло случиться? Не иначе, эти негодяи и сгубили.

— Что же они могли с нею сделать?