Отважный капитан

Присутствовавшие чутко вслушивались в каждое сказанное им слово. Он не обнаруживал ни малейшего колебания и, отвечая на вопросы, не задумывался, как будто заранее упражнялся в этом.

— Нам, Йордан, предстоит большая работа, — продолжал Велчо. — Те, кто находятся здесь, и те, кто отсутствуют, но мысленно с нами, — все мы поклялись преданно служить нашему великому благородному делу. А потому, прежде чем раскрыть тебе, Йордан, нашу тайну, ты должен перед святым крестом, святым Евангелием и пред благословенным богом оружием дать клятву, что ты навсегда вступаешь в наше братство и становишься участником нашего заговора. Так вот, я еще раз спрашиваю тебя: согласен ты, Йордан, дать клятву или нет?

— Я уже сказал. Я согласен.

— Тогда подойди к аналою и повторяй все, что будет говорить отец Иван.

Йордан Кисьов подошел к аналою, опустился на колени у ног священника и, скрестив руки, обратил молитвенный взгляд на икону святой Богородицы. Его горящие глаза глядели открыто. Отец Иван покрыл его голову епитрахилью и стал произносить слова клятвы. Скрытый под епитрахилью молодой заговорщик громогласно и отчетливо повторял их. Закончив, он встал, троекратно перекрестился и трижды поцеловал по порядку крест, Евангелие и меч, затем повернулся к присутствующим и отвесил глубокий поклон. Молодой чорбаджия до того усердствовал, что даже запыхался. Подойдя к Йордану Бороде, он тихонько спросил:

— Ну как, крестный, хорошо получилось?

— Хорошо, Дачо. Поздравляю тебя.

Тем временем руководивший собранием Велчо, обращаясь к священнику, сказал:

— Отец Иван, прежде чем уйти, прими нашу общую клятву и благослови всех нас в этом святом месте!

Отец Иван встал перед собранием и широкими движениями руки перекрестил всех его участников. Принимая благословение, заговорщики склонили головы, как зрелая пшеница колосья.

— Да сопутствует вам успех в вашем святом деле, — сказал священник. — И да будет проклят каждый, кто вольно или невольно выдаст священную тайну! Да будет предан анафеме и проклят весь род его на этом и на том свете!.. Аминь!

— Аминь! — произнесли в ответ заговорщики и низко поклонились.

После этого все разместились вдоль стен на разостланных рогожках и повели деловой разговор.

Первым взял слово Велчо:

— Братья болгары, вы слышали, что сказал отец Иван, знаете, какое проклятие ждет каждого, кто дерзнет выдать нашу тайну. Так что мотайте на ус и будьте осторожны!

Велчо обвел всех глазами, подумал о чем-то и продолжал:

— Мы, братья, сумели сделать немало. Теперь нам следует собрать свое войско и снабдить его оружием, которым мы запаслись.

Он опять окинул всех пристальным взглядом, опять о чем-то подумал и продолжал:

— Лично я даю десять человек, десять моих учеников; я их одену и вооружу. Мой сосед Колю Гайтанджия тоже обещал выставить десять молодцов, в его одежде и с его оружием… Как говорится, по одежке протягивай ножки. Мы с Колю даем столько, сколько в наших возможностях. Кто из вас способен на большее, давайте.

— Приписывай от меня сто душ, Велчо, — неожиданно подал голос Йордан Борода, старый чорбаджия из Елены, сидевший со своим крестником возле Велчо. — Пиши сто душ, одетых, с оружием и с харчами.

Все ахнули от удивления.

— Хвала тебе, хаджи Йордан! — сказал Велчо и поклонился Йордану Бороде. — Сто душ, одетых, вооруженных и с провизией, — это немало. Спасибо тебе, хаджи Йордан, от имени всех заговорщиков, от всех болгар! Бог воздаст тебе по заслугам.

— Даю что могу, Велчо, — сказал хаджи Йордан. — Имей я то, что мой крестник, я бы дал больше.

Молодой чорбаджия весь побагровел, когда речь зашла о его богатстве.

— Кому больше дано, с того больше и спрашивается, — ответил Велчо и вопросительно посмотрел на Дачо.

Молодой чорбаджия опустил глаза и окончательно смутился.

— Крестник, — вмешался Борода, чтобы помочь Велчо, — у тебя больше батраков, чем у всех хозяев, вместе взятых. Если ты дашь хоть половину, и то будет предостаточно.

— Людей я дам. Люди у меня есть, — ответил Дачо. — А насчет одежды и харчей дело хуже: год выдался плохой, хлеб не уродился да и овцы не дали того, что в другие года — ни шерсти, ни шкурок.

— Что ты несешь, крестник? — усмехнулся старый чорбаджия. — Мы ведь оба из Елены, одно солнце греет наши поля — и мои и твои. Что у меня уродилось, то и у тебя. Разве не так?

— Всяк отвечает сам за себя, крестный, — обиделся задетый за живое молодой чорбаджия. — Нынче скотина моя наполовину передохла, от моих работников пользы никакой. Амбары мои оказались пусты, кадки для жиров и масла тоже наполовину пустуют. Вот и размахнись тут…

— Что ж, ладно, крестник, давай что можешь. Мы и половине будем рады, — продолжал Йордан Борода. — А потом, как освободимся, вернем тебе вдвойне и даже втройне.

— Как освободимся? Обещанного три года ждут! — ответил Дачо с лукавой усмешкой. — Тогда вы захотите — вернете, не захотите — нет…

Эти слова взбудоражили всех присутствующих. Людям не верилось, что перед ними тот самый человек, который только что бил себя в грудь и клялся верой и правдой служить народу. Как он смеет говорить сейчас подобные вещи?