Отвергнутая

Эдуардо взял ее руку и засунул под свой парчовый жилет, туда, где билось его сердце.

— Вы чувствуете, как оно стучит? Разве я не умираю от вашего прикосновения?

— Ну, — уклончиво сказала она, — если вы позволите мне убрать мою руку.

— Я могу умереть, — отозвался он с тихим смешком. — И показал бы вам, какая горячая и густая кровь течет во мне, но думаю, что мы с вами не готовы к такому опыту.

Филадельфия закрыла глаза и не могла сказать ни слова. Она просто не могла ни о чем думать и была уверена только в том, как громко бьется его сердце под ее рукой, пока ее собственное не начало биться в том же ритме.

— Не целуйте меня. — Она не знала, приходила ли эта мысль ему в голову, но ей пришла, и предощущение этого было невыносимым.

— Мне легче не дышать, — сказал он, наклоняясь к ней.

Когда их губы встретились, он ощутил, как она дернулась, и отодвинулся, чтобы взглянуть на нее. Ее глаза были закрыты, а губы сжаты, как будто она ждала, что ей будут вливать касторку.

— В чем дело, милая? Я вам так неприятен?

Она приоткрыла глаза.

— Борода. Она царапается.

Выругавшись по-португальски, он сорвал с себя фальшивые бакенбарды.

— Ну вот, милая, все в порядке.

Филадельфия вновь закрыла глаза, когда он склонился над ней, но на этот раз совсем по другой причине. В последнее мгновение она заметила в его глазах сияющую смесь удовольствия, чувственности и — если ее взбаламученное сознание не обманывало ее — нечто похожее на безграничное обожание, которое она видела в глазах Генри Уортона.

Эдуардо целовал ее и раньше — мимолетный поцелуй в зимнем саду Ормстедов, закончившийся тем, что она начала чихать, потом в его комнате наверху, когда у них смешались злоба и страсть. Но сейчас, как только их губы встретились, она поняла, что это нечто совершенно новое.

Его теплые губы прижались к ее губам, и мысль, что надо оторваться от них, растаяла. Потом он взял ее за щеки, запрокинул голову и чуть отвернул свою, чтобы удобнее было завладеть ее губами.

Женский инстинкт подсказывал ей, что это уже ласка опытного любовника, сладкая пытка, направленная на то, чтобы расшевелить застенчивого партнера, и что она должна немедленно положить этому конец. Но голос разума остался неуслышанным, а Эдуардо тем временем продолжал нежно и неотвратимо ласкать ее рот.

«Когда он остановится, — подумала она, — как это бывало раньше, и я освобожусь». Однако его губы становились все чувственнее, и каждое их движение заставляло ее тихо постанывать. Когда ее стоны стали вырываться сквозь раздвинувшиеся губы, он стал ласкать ее рот языком.

Однажды на выставке в Чикаго она вызвалась дотронуться до электромагнитного устройства, про которое говорили, что оно воссоздает разряд молнии, и почувствовала, как какая-то живительная сила пробежала по ее пальцам. Она тогда отдернула руку, смущенная этим ознобом, который заставил зашевелиться волосы у нее на затылке. Филадельфия никогда никому не рассказывала об этом ощущении, которое заставило ее поспешить домой и осмотреть свое тело — не произошло ли с ним чего-нибудь. Теперь его горячий язык своими толчками вызывал сладостное наслаждение, такое же сильное, проникал в ее груди, горел огнем в самом сокровенном месте.

Потом его губы оторвались от ее рта, поползли по щеке, спустились к шее, коснулись ледяного холода бриллиантов; зубами он открыл замочек ожерелья и оно соскользнуло ей на колени. Потом он добрался до раковины уха, поцеловал ее и обласкал кончиком языка.

У нее перехватило дыхание, и она хотела вскрикнуть, но он успел заткнуть ей рот поцелуем.

От этого поцелуя у нее ослабело все тело. Когда он наконец поднял голову, у нее уже не было сил даже на то, чтобы думать или ощущать вес своего тела, она подалась вперед и прильнула к его груди.

— Вы должны были сказать мне, — прошептал он ей на ухо.

— Что? — пробормотала она.

— Что вам нужны такие поцелуи.

— Но я… мне не нужно…

— Нет, милая, вам это нужно, и вы всегда будете получать все, в чем нуждаетесь.

Филадельфия закрыла глаза. Она чувствовала себя так, словно висела на краю обрыва, отчаянно цепляясь ногтями за камни. Его поцелуи оставили ее возбужденной, но она все-таки сохранила достаточный контроль над своими чувствами, кусая нижнюю губу, чтобы удержаться от того, чтобы попросить его продолжить эту сладкую пытку.

— Я ничего не понимаю, — призналась она, когда непростительная слеза выкатилась из-под плотно сжатых век. — И меньше всего про самое себя.

Эдуардо приподнял ее голову и улыбнулся, увидев на ее лице горестное недоумение.

— Ответ, милая, настолько прост, что я должен вскоре продемонстрировать его вам, иначе я сойду с ума. Но прежде я должен, как говорите вы, североамериканцы, кое-что выяснить.

— Я никогда этого не говорила, — запротестовала она, когда он продвинулся на сиденье и слегка прижал ее в угол.

— Миссис Ормстед захочет узнать все про вечер у Доджей, — сказал он голосом, который не выдавал муку, испытываемую его телом. — Вы можете развлекать ее историями о наших злоключениях, пока я буду отсутствовать.