Отвергнутая

Эдуардо Таварес нетерпеливо расхаживал по дорожкам сада, ожидая, когда разойдутся последние участники аукциона. Торги тянулись томительно долго. Если бы не выносливость Филадельфии Хант, он сомневался, задержались ли бы самые алчные покупатели так долго. Но уйти он не мог. Ничто не могло заставить его покинуть этот зал, пока в нем звучал ее низкий взволнованный голос.

Она представлялась ему Шахразадой, плетущей свои сказки. Эдуардо слушал ее как зачарованный, охваченный одним желанием — слушать ее без конца. Потом она прошла мимо него, откинув вуаль.

Эдуардо считал, что знает жизнь во всех ее тонкостях. Он знавал самых различных женщин и был уверен, что испытал все эмоции, на которые способен. Однако при виде Филадельфии Хант его охватило неизведанное ранее чувство и пронзило его, как стрела. Ее глаза были мозаикой из яркого янтаря и теней, наложенных невыплаканными слезами. Она была более чем красива. Она обладала редко встречающейся загадочной прелестью, которая заставляет других женщин ревновать, а самых смелых мужчин делает слегка застенчивыми.

Он сделал для себя еще одно тревожащее открытие. Погубив Уэнделла Ханта, он разрушил и ее жизнь.

До того, как болезненное замешательство, вызванное ее красотой, затронуло скрытые струны его души, Эдуардо не позволял себе раздумывать над последствиями своих действий. Его жажда мести напоминала слепую ярость, направленную против людей, которые лишили его семьи, дома и чуть ли не жизни. Если быть честным, то Эдуардо вынужден был признаться самому себе, что действовал точно так же. Хант заслужил свой конец, но безвинная девушка не заслуживала такой кары.

Эдуардо обернулся, чтобы бросить последний взгляд на дом, и его охватило некое предчувствие. Всего несколько часов назад Филадельфия Хант столкнулась лицом к лицу с толпой озверевших мужчин и женщин, собравшихся здесь, чтобы скупить имущество ее семьи. Он восхищался ее мужеством. Однако сомневался, понимает ли она масштабы издевательств, которые враждебный мир может обрушить на обнищавшую и беззащитную девушку.

И вдруг он понял, что должен делать. Обстоятельства научили его быть грубым. Быть может, помогая Филадельфии Хант, он вновь научится быть добрым. Эдуардо и понятия не имел, что ей скажет, чтобы убедить впустить его в ее жизнь. Он знал только одно — что должен найти для этого способ.

Абсурдность этих размышлений вызвала у него внутренний смех. Тайрон счел бы его сумасшедшим. Возможно, он таким и был, а может быть, впервые за многие годы начал мыслить рационально.

Филадельфия дождалась, пока уехал последний участник аукциона, и только тогда отправилась в прощальный обход по своему дому. Наверху комнаты были уже совсем пустыми, почти вся обстановка пошла с молотка. Дом стал казаться больше, чем раньше, с его двадцатью пятью комнатами. Ее шаги гулко отдавались в пустых коридорах, это эхо заставляло ее вздрагивать.

Перед тем как начать спускаться по парадной лестнице, она задержалась, подавленная ощущением пустоты. У нее возникло впечатление, что умер не только ее отец, но и все ее будущее. Она почувствовала себя бесконечно одинокой.

Когда из темноты пустого нижнего холла выступила неясная фигура, Филадельфия с трудом подавила инстинктивное желание закричать. В конце концов, ведь дом весь день был полон людей. Она подумала, что это один из рабочих.

Однако двигался этот человек отнюдь не как слуга. Его отличало изящество. Когда он оказался у подножья лестницы, лучи заходящего солнца через фрамугу над входной дверью осветили его лицо.

Она увидела широкое лицо с высокими скулами, густыми бровями, хорошо очерченный рот. Волосы были иссиня черные, вьющиеся, зачесанные со лба назад. Лицо необычно смуглое, цвета отполированного вишневого дерева. Все в нем выглядело странным, экзотичным и очень мужественным. Даже его одежда выглядела необычно — короткая облегающая куртка, кончающаяся на талии, подчеркивала широкие плечи и узкие бедра. Нет, этот человек не мог быть рабочим. Все его обличье говорило о хорошем воспитании, о богатстве и — к ее удивлению — вселяло чувство опасности.

— Кто вы? — требовательно спросила она.

Он не ответил, но Филадельфия увидела его улыбку, когда он начал медленно подниматься по лестнице, и обаяние его улыбки поразило ее. В этой улыбке была сила, знание, уверенность, и она странным образом успокаивала. Оказавшись на две ступеньки ниже ее, он отвесил ей почтительный поклон и протянул руку.

— Позвольте, сеньорита Хант.

В его голосе чувствовался легкий акцент, происхождение которого она не могла определить. Тем не менее Филадельфия приняла предложенную ей руку, не успев придумать никакой причины для отказа.

Они молча спустились по лестнице, и ей в голову не пришло, что следует спросить его о причине его присутствия здесь. Когда они оказались внизу, Филадельфия быстро отняла руку, потому что даже сквозь перчатку ощутила кожей жар его руки.