Отвергнутые Мертвецы

Точно также как и он сам.

Бывший повелитель Дхакала выковал из него бойца, который должен был быть быстрее, крепче и сильнее, чем любой свирепый воин-варвар из геносептов, притязавших на владычество над колыбелью Человечества. Он сделал из него солдата, которому надлежало вытащить их планету из той анархии, в которую она скатилась. То были золотые деньки, когда перед неудержимыми армиями Громовых Воинов шествовали орёл и стяг с молниями.

Битвы длились неделями без передышки, счёт трупов шёл на миллионы, полководцы вели поединки с таким титаническим размахом, что раскалывались горы и трескались континенты. От тех побед сейчас отмахивались как от преувеличений, отвратительных в своей жестокости, и современные историки не желали верить в саму возможность подобных вооружённых конфликтов. Почему с них не спустили их никчёмные шкуры за такую тупоумную слепоту, было за пределами разумения Дхакала, хотя в самой глубине сердца он понимал, что эта унылая новая эра не сможет принять такие легенды, не обдав презрением "штурм унд дранг" тех горячих, кровавых деньков.

Дхакал вспомнил, как повалил Азуритовую Башню одними голыми руками, и спросил себя, как бы восприняли все те истории, что он мог бы порассказать, те суматошные недалёкие летописцы, которые документировали эту блистательную имперскую дребедень.

Стоящий перед ним аппарат звякнул, и Бабу Дхакал отвлёкся от дум о днях своей славы, переключаясь на текущую задачу. Серебристая стальная трубка выпустила охлаждающие газы, а в ребристой трубе забулькали утекающие питательные растворы. Раздалось шипение, и верхняя половина цилиндра открылась, являя подложку из тонкой просвечивающей сетки, на который лежал лоснящийся орган из только что выращенных тканей. Несмотря на то, что система искусственных капилляров снабжала его перенасыщенной кислородом кровью, он был испещрён прожилками чёрных участков отмершей плоти, как больное лёгкое.

"Только не ещё один, – прошептал Бабу Дхакал, стискивая руки в кулаки. – Я пытаюсь поправить то, что не может быть поправлено".

Он осторожно закрыл инкубационный цилиндр, глубоко дыша, чтобы успокоить бешенство, которое нарастало в его груди. Ему полагалось бы привыкнуть к таким неудачам, но он был не из тех людей, которым даётся легко терпеливость подобного рода. А будь иначе, разве пробился бы он через пять боевых легионов Жерновов? Низвергнул бы он Отбойный Венец Железного Царя, если бы принадлежал к тем, кто смиряется с неудачами?

Он стиснул край стола своими толстыми пальцами, вымещая свою неистовую досаду на корёжащемся металле. Бабу Дхакалу хотелось смести оборудование со столов, дать выход вздымающейся внутри ярости, выплеснув её на лабораторию, которая уже так долго сопротивляется его воле. Ему удалось обуздать себя, но лишь с огромнейшим усилием. Его самоконтроль сдавал, – как и всё остальное в его теле, – и он был лишь на волосок от того, чтобы стать ничем не лучше той персоны, за которую его почитали невежественные людишки. Да, с того горького дня Объединения ему доводилось убивать. Да, он подмял под свою власть стольких, что ими можно было заселить целый город. Но разве он не совершил это, держа в уме более великую цель?

За его спиной раздался дребезг створки декомпрессионного шлюза, сопровождаемый миганием красного света. Лишь ещё одному человеку дозволялось переступать порог этого царства забытых диковин и чудес, и Бабу Дхакал развернулся к Гхоте, входящему с подавленным выражением на лице. Даже его глаза, такие красные от крови, были потуплены в знак неудачи.

– Ты вернулся с поражением, – произнёс Бабу Дхакал. На языке горчило от непривычного слова.

– Да, мой субедар, – ответил Гхота, падая на колени и поднимая голову, чтобы открыть доступ к жгутам вен на своей шее. – В твоей власти окончить мою жизнь. В твоей власти пролить мою кровь.

Бабу Дхакал сошёл с помоста, на котором он работал, и вытащил длинный кинжал с зазубренным клинком из ножен на своём бедре. Он приставил его лезвие к пульсирующей артерии на шее Гхоты и праздно подумал, не довести ли ему дело до конца, – просто ради того, чтобы ощутить влажную теплоту человеческой крови.

– В прежние времена я бы не раздумывая снял тебе голову с плеч.

– И я бы это только приветствовал.

Бабу Дхакал убрал в ножны свой кинжал:

– На дворе новая эра, Гхота, и нас осталось слишком мало, чтобы продолжать жить по старинке, – сказал он. – Пока что мне нужно, чтобы твоё сердце оставалось у тебя в груди.

Гхота поднялся на ноги и собрал пальцы в кулак на своей груди, салютуя жестом, который ныне впал в немилость, но всё ещё сохранял значение для воинов, рождённых в позабытые времена.

– Субедар, – произнёс он. – Приказывай.

– Те люди, которых ты с собой брал?

– Все мертвы.

– Неважно, – сказал Бабу Дхакал. – Провалившиеся эксперименты, не более того. Расскажи-ка мне об этих "космических десантниках". На что они похожи?

Гхота презрительно усмехнулся и расправил плечи, хотя у него и не было права этого делать.

– Они нам не ровня, но эти воины достойны носить орла.