Отверженная

И вот под этой луной, прислонившись к этому дереву, Чандра ждала Ниссу – спокойно, без всякого нетерпения, убивая время борьбой с полчищем собственных демонов.

Что бы она ни сказала Джайе, матери Чандра утешать себя не позволила. Правду сказать, Пиа она даже не видела – не говоря уж о том, чтоб рассказывать ей о своих треволнениях. Отчасти потому, что и сама не могла бы точно сказать, что ее беспокоит.

Нет, вовсе не Джайя. Разумеется, Чандре не нравилось, что та держала ее в неведении, старалась уберечь от нелегких решений и нелегких переживаний, но в глубине души Чандра понимала: Джайя желала ей только добра. Сказать по правде, девушка чувствовала, что перед ней надо бы извиниться, но притом твердо внушить: бывшая – бывшая! – ученица не желает, чтоб бывшая наставница таким же образом «оберегала» ее впредь.

Так что же не дает ей покоя?

«Может, гибель Лилианы? Или Гидеона?»

В какой-то мере – и то и другое. Ведь Чандра знала: ей будет ужасно не хватать их обоих. Обоих она любила, причем вполне одинаково. Как старшую сестру, которой у нее никогда не было. Как старшего брата, которого у нее никогда не имелось. И если Гид погиб, оставшись самим собой, то Лилиана, что особенно грустно, под конец оказалась совершенно неспособной разглядеть, отыскать свое истинное, лучшее «я». Однако Лилиана с Гидеоном спасли Равнику, а может, и всю Мультивселенную, от Боласа, и посему Чандра твердо решила такими – спасителями мира – и сохранить их обоих в памяти.

Нет, больше всего остального тревожил ее Довин Баан. О его смерти Чандра по-прежнему не сожалела. Не сожалела даже о том, что убила его сама. Однако убийство Баана отчасти показало ей, кем она хочет быть. Или, по крайней мере, кем быть не желает…

«Я не охотница. Не убийца. Я не такова. Но и просто беречь собственную жизнь не могу. Этого мало…»

Но прежде чем ей удалось точно понять, чего же будет довольно, земля под ногами дрогнула, пришла в движение. Немножко похоже на землетрясение… но Чандра-то знала, в чем дело. До этого она, не отрываясь, смотрела под ноги, теперь же подняла взгляд. Почва там, впереди, словно бы сделалась жидкой и подкатилась к ней, будто волна. Ну а на гребне этой волны…

На гребне волны стояла Нисса Ревейн.

– Чандра? – заговорила она.

– Нисса, – откликнулась Чандра, надеясь, что хоть на миг, на самый короткий миг щеки ее вспыхнут огнем, сердце замрет, затрепещет при виде эльфийки.

«Но нет. Не тут-то было».

Девчонками Чандра не увлекалась никогда. Ее увлечениями – которых на ее долю выпало немало – неизменно оказывались крепкие мужественные парни наподобие Гида. Однако в Ниссе Ревейн с самого начала чувствовалось нечто особенное, нечто общее с самой Чандрой, связавшее их обеих ослепительной дугой вроде одной из молний Рала Зарека, – она-то, эта дуга, и наполняла душу трепетом. С той самой минуты, как обе впервые встретились.

«Теперь все совсем по-другому».

Все кончилось. Кончилось, не успев даже начаться. Возможно… возможно, они упустили момент. Упустили то самое время, когда, прояви Чандра побольше смелости или самообладания, она смогла бы поведать Ниссе о своих чувствах. То самое время, когда, прояви Нисса к ней хоть капельку интереса, разберись хоть немного в самой себе, обе смогли бы отыскать путь друг к другу.

Но все эти рассуждения были чересчур примитивны, и Чандра вполне это понимала. И даже не сомневалась, что то же самое вполне понимает и Нисса.

На Равнике, по горячим следам гибели Гидеона и Боласа, они признались друг другу в любви. Но в глубине души сознавали, что речь – о чисто платонических чувствах.

«Да и, во всяком случае, порой одной любви недостаточно».

Нисса, как обычно, молчала, и Чандра, наконец, поняла: язык слов – попросту не родной для эльфийки. Слова были ей неудобны. Они ее подавляли. И вот теперь, стоило Чандре (пусть и непоправимо поздно) понять, осознать этот невероятно простой факт, она прониклась к Ниссе Ревейн величайшим сочувствием.

«Все это время… все это время я пыталась принудить ее говорить со мной на моем языке. И все это время она едва не молила меня заговорить на своем. И ни одна из нас не понимала другую – ведь каждая говорила по-своему».

– Я всегда буду любить тебя, – сказала Чандра после того, как обе долгое – неизвестно, сколь долгое – время молча смотрели друг другу в глаза.

– И… и я… люблю тебя, – с трудом проговорила Нисса.

«Настоящее время. “Настоящее сиюминутное”. Нисса ведь не меняется, не развивается. Попросту… существует. Существует в состоянии “Есть”. Но у меня-то так не получится: я же меняюсь. Последние семьдесят два часа изменили меня сильнее, чем вся прошлая жизнь с тех пор, как я впервые открыла в себе дар мироходца. Смерть Гидеона, смерть Лилианы, смерть Баана – все это изменило меня. И меня, и мои устремления».

– Но… – начала Чандра.

– Да, – подтвердила Нисса, едва-едва кивнув головой.