Отверженная невеста

— Кати, дорогая, ты напрасно ревнуешь меня к Глебу. Мне есть кого любить, и это ты, ты одна! — Вымолвив эти слова, он залюбовался просиявшим лицом девочки. — А этот неприветливый молодой человек находится здесь по очень важной причине, и я тебе ее, так и быть, сообщу, чтобы ты напрасно не страдала!

Граф встал с кресла, взял Каталину за руки и усадил на свое место. Сопровождаемый любопытным взглядом дочери, он принялся зажигать свечи в канделябрах и подсвечниках. Вскоре сделалось светло, как днем, и Каталина обнаружила, что сидит напротив красивого готического буфета с тремя витражными дверцами. Рисунки витражей были выполнены на излюбленные средневековые сюжеты: избиение младенцев царем Иродом, бегство Иосифа и Марии в Египет и, наконец, Рождество Иисуса и поклонение волхвов. Граф отпер маленьким ключиком первую дверцу, и девочка убедилась, что это отделение буфета пусто, если не считать бутылки из бледно-розового резного стекла. Каталина поднялась с кресла, чтобы поближе разглядеть необычную бутылку. Ее горлышко покрывал толстый слой кроваво-красного сургуча. На красивой, зеленой с золотом этикетке был изображен старик-лодочник, перевозящий в ладье странных, прозрачных, будто стеклянных людей. Надпись на латыни гласила: «Анисовый ад».

— Что это? — завороженно прошептала она.

— Это яд, — также вполголоса ответил граф, — медленнодействующий, ужасный яд.

— Зачем он тебе?

— Меня однажды отравили этим ядом, — продолжал отец, словно не услышав вопроса, — и я бы отдал Богу душу, если бы не один удивительно умный мальчик…

— Глеб? — мгновенно догадалась Каталина.

— Вот-вот, он. Его мать убили этим ядом, его тоже постепенно травили, сводили в могилу… Но этот юный гений, в ту пору всего шести лет от роду, нашел в библиотеке старинный фолиант о ядах. Он не только сумел разобраться в латыни и химических формулах, но и собственноручно приготовил противоядие.

— Да как же он сумел?! Не может этого быть! — не поверила Каталина. — Ему наверняка помогал кто-то…

— В том-то и дело, что нет, — с восхищением произнес Обольянинов. — Мальчик до всего дошел самостоятельно, потому что хотел жить, мечтал отомстить за мать. Жажда жизни и жажда мести — вот две великие силы, Кати, позволяющие преодолеть самые трудные препятствия.

Он обнял дочь и ласково прижался щекой к ее щеке.

— Но почему этот яд хранится в нашем доме? — Она опасливо покосилась на бутылку в буфете.

— Я хочу с помощью Глеба создать коллекцию самых разнообразных ядов.

— Зачем, папа?!

— Довольно странная прихоть, согласен с тобой, голубка, — граф нежно провел ладонью по ее волосам, — но это МОЯ прихоть, и она не подлежит обсуждению. К слову, я знавал одного чудака, который коллекционировал ночные горшки…

— Сколько же понадобится времени, чтобы изготовить для тебя эти противные яды?! А если Глеб поселится здесь навсегда?! — с ужасом воскликнула Каталина.

— Это пустые страхи, и вопросы тоже пустые, — строго проговорил отец. — Ты не должна ревновать к нему. Я не навязываю тебе Глеба в качестве брата, не думай, что обязана его любить. Он мне не приемный сын. Надо относиться к нему как к домашнему ювелиру, художнику, сапожнику, черт возьми, но не более того!

— Хорошо, отец. — Каталина вздохнула наконец полной грудью и со слезами в голосе пообещала: — Я исправлюсь…

На следующее утро, в день отъезда, она поднялась ни свет ни заря и вошла в комнату Глеба, когда он еще спал. Каталина дернула мальчика за плечо. Тот широко раскрыл глаза, спросонья не сразу узнав незваную гостью.

— Я уезжаю, — отрывисто сказала она, — пришла попрощаться.

— Прощай, — по инерции произнес Глеб, все еще сомневаясь, не во сне ли это происходит.

— Отец рассказал мне, как ты спас ему жизнь. Спасибо тебе… — Каталина накрыла ладонью его руку и крепко сжала пальцы. В ее огромных черных глазах заблестели готовые пролиться слезы. — Не обижайся на меня, хорошо? У меня тоже нет матери, я знаю, каково это…

— Плакать иди в коридор, я сырости не люблю, — сквозь зубы процедил окончательно проснувшийся Глеб.

— Дурак! — крикнула Каталина. Ее глаза мгновенно высохли, девочка резко развернулась и выбежала из комнаты, с грохотом захлопнув дверь.

Евлампия даже не пыталась вникать в те предметы, которые изучал внук, и знала о его научных опытах так же мало, как если бы жила за тридевять земель от него и даже писем не получала. Она прекрасно понимала, что ее скудное образование, полученное давным-давно и урывками — немножко французский, немножко модные романы, — должно только смешить язвительного и взыскательного мальчика. Бабушка даже стеснялась задавать ему вопросы.