Отверженная невеста

— В «Приятном отдыхе», — обмахивая платочком пылающие щеки, сообщила Бетти. — Это здесь неподалеку. И если вы, мэм, поверили тому, что наговорила обо мне и о нем эта гадина Люси, то я готова немедленно взять расчет и вернуться в Англию! Немедленно!

— Не говори глупостей! Мне все равно, брат он тебе, жених или что другое! При гостинице есть какой-нибудь ресторан или трактир?

— А как же, мэм! Кондитерская, мэм. Весьма недурная, и чай подают отменный. Имеется и ресторан, довольно дорогой, с отдельными кабинетами…

Люси вернулась спустя несколько минут и выпалила с порога:

— Месье Эжен еще здесь. Что-то пишет… Но чемоданы уже уложили в карету.

Шувалов без сожаления покидал негостеприимный дом кузена. Он не собирался прощаться ни с ним, ни с княгиней, чье равнодушное отношение к гостю граничило с неприличием. Однако три дня, проведенные в обществе племянницы, оставили в его душе более глубокий след, чем он мог ожидать. Евгений не решался себе признаться, какие чувства его сейчас терзают. Мог ли он уехать по-английски, не попрощавшись с Татьяной? Возможно ли было нанести ей визит в столь ранний час? И даже сочиняя письмо для племянницы, он не был уверен, что решится его передать по назначению. Боясь сказать слишком многое, Евгений в самых почтительных и общих выражениях благодарил девушку за участие и дружеское расположение. Татьяне пришлось бы проявить настоящий талант чтения между строк, чтобы письмо поведало ей нечто иное…

Дорожная карета давно ожидала внизу. Он уже запечатал свое послание и протянул его камердинеру, как вдруг в комнату заглянула улыбающаяся Бетти. Девушка поманила Вилима пальцем.

— Чего нужно? — грубо спросил тот. Вилима раздражали нежные взгляды, которые все эти дни бросала на него «жердь англичанка».

— От молодой госпожи — господину графу, — театральным шепотом сообщила горничная, кокетливо вынимая из-за плоского корсажа записку.

— Дай сюда! — вскрикнул Евгений, бросившись наперерез Вилиму, так что тот лишь открыл рот от удивления.

Письмо Татьяны было коротко и предельно откровенно. Если Евгений, сочиняя свое послание, всячески стремился завуалировать чувства, то юная княгиня ничего не пыталась скрыть. «Я знаю все, ВСЕ! Вы не можете уехать, не попрощавшись со мной. Друзья так не поступают! Жду вас в кондитерской при гостинице „Приятный отдых“. Я приду одна… Вечно ваша Т.».

Прочитав записку, граф разорвал свое послание и бросил клочки в остывший камин. Все, что он написал, вдруг показалось ему ходульным, холодным и ненужным. У него голова шла кругом.

После ухода кузена князь Павел еще долго пребывал в оцепенении. Ему вдруг сделалось ясно, отчего Ольга в последние недели была сама не своя, откуда взялась эта холодность и с ним, и с дочерью. «Вот где крылась ее загадочная болезнь, на которую она все ссылалась! В мой дом исподволь, через черную лестницу, проползла трущобная гадюка! Табачнице неймется! Ей мало денег, она задалась целью разрушить мою семью!»

Что делать? Какие меры принять? Как завести разговор с Ольгой на эту страшную тему? Головин уже загодя сочинил для себя целую оправдательную речь, но все же не мог сдвинуться с места. Он прирос к креслу. Наконец ему доложили, что граф Евгений покинул дом. Будто разбуженный, Павел Васильевич нехотя поднялся и направился в покои княгини.

Ольга дремала в кресле и едва приподняла опухшие веки, услышав шаги. Ее глаза были воспалены от бессонных ночей. Во взгляде прочно укоренилось мрачное отчаяние.

— Мне кажется, нам следует объясниться, — с трудом разжав губы, вымолвил князь.

— Не поздно ли, Павел? — прошептала она. — Это должно было произойти семнадцать лет назад. Обманывать меня столько времени и вдруг начать объясняться? Почему, почему ты не дал мне похоронить мою бедную девочку?

— Ты, очевидно, не помнишь, в каком состоянии тогда находилась? — Князь ступил на подготовленную почву и голос его окреп. — Ты лежала в беспамятстве, металась в горячке. Доктора опасались воспаления мозга. Известие о смерти малютки могло лишить тебя рассудка, свести в могилу…

— В каком бы состоянии я ни была, ты не должен был скрывать от меня правду! — упорствовала княгиня. — Это жестоко с твоей стороны и безнравственно. Пусть бы я умерла, пусть, если так Бог судил! Но прежде я бы похоронила свою девочку, сама, по-христиански… Мне было отказано в том, в чем не отказывают последней нищенке — положить тело своего ребенка в гроб, поплакать над его могилой!

— Нервы, блажь, экзальтация! — возмущенно воскликнул князь. — Похоронить, поплакать… Ну что тут теперь изменишь?! Не лучше ли утешаться мыслью, что мы вырастили, воспитали чужую девочку, сироту, самым достойным и похвальным образом? Что тут безнравственного? Взгляни на это как на благое дело!

— Не говори со мной о Татьяне, — гневно перебила его Ольга, — когда речь идет о нашей настоящей дочери! Ты отдал труп моей девочки своей любовнице… — Она отвернулась, не в силах дольше сдерживать рыдания.