Отверженная невеста

Савельев боялся этого вопроса. Он рассчитывал, что Бенкендорф, всегда жаловавшийся на плохую зрительную память, не узнает Евгения, который к тому же сильно изменился. Однако чуда не случилось. Савельев был уверен, что и вопрос-то был задан вскользь не случайно. Бенкендорф мог бы прямо спросить: «Что делал ссыльный граф Шувалов вчера на императорском балу?» Так нет же. Он хочет узнать, причастен ли его подчиненный, собиравший досье на виконтессу, к появлению государственного преступника в Царскосельском дворце. «Семь бед — один ответ! Лгать себе дороже!» Дмитрий Антонович вдохнул полной грудью воздух и выпалил:

— Это был граф Шувалов, ваше превосходительство. Он прибыл на бал по моей настоятельной просьбе.

— Вот как? — опешил начальник. — А вы разве не знаете, что граф Шувалов осужден по делу четырнадцатого декабря?

— Мне известно это, Ваше Превосходительство…

— Так какого же черта вы притащили во дворец государственного преступника?! — вспылил Бенкендорф.

— Шувалов был когда-то помолвлен с виконтессой де Гранси, и я хотел окончательно убедиться в том, что виконтесса именно та, за кого себя выдает, — вывернулся опытный чиновник. — Шувалову лгать незачем, и он не мог быть ею подкуплен.

— О таких рискованных предприятиях сперва нужно советоваться со мной, — скривил рот начальник. Однако он успокоился. Тщательная проверка информации была первой заповедью чиновников его ведомства.

— Должен заметить, ваше превосходительство, — осмелился добавить приободрившийся Савельев, — граф осужден по самой низшей категории и не имеет права посещать лишь столицы. Приехав на бал в Царское Село, он тем самым не нарушил закона.

— Ну да, ну да, — небрежно согласился Бенкендорф. — Однако лучше бы ему сидеть в своем имении и не показываться на глаза государю-императору…

— Он рассчитывает просить об аудиенции и надеется на снисхождение…

— Савельев, — строго оборвал его начальник, — не лезьте в это дело! И проследите, чтобы Шувалов немедленно покинул Царское Село и вернулся в деревню.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — по-солдатски отчеканил статский советник. — Прикажете идти?

— Погодите еще… Я ведь прекрасно осведомлен о деле Шувалова, — смягчив тон, неожиданно признался Бенкендорф. — И знаю, что граф осужден несправедливо. Но даже я ничем не могу ему помочь. Государь-император ничего не желает слышать о снисхождении «друзьям по четырнадцатому декабря» и всякий раз приходит в негодование, когда его об этом просят. — Он подошел к Савельеву почти вплотную и шепнул, словно их кто-то мог подслушать: — Передайте Шувалову, пусть еще немного потерпит. Все-таки жить барином в своем имении куда вольготнее, чем добывать руду в Сибири, в горе´, по пояс в ледяной воде…

И Дмитрий Антонович заметил мелькнувшую в глазах начальника горькую тоску. В канцелярии все знали, что лучший друг шефа жандармов князь Сергей Волконский отбывает срок на каторге по самой высшей и суровой категории.

Когда Семена Андреевича Обольянинова привели на первый допрос, он являл собой жалкое зрелище. Изжелта бледный старик, с помутившимся взглядом, заметно трясущейся головой и вдобавок с угрожающе распухшим правым ухом. Ноги его не слушались, и конвоиры вынуждены были тащить графа под руки. С первых же минут допроса выяснилось, что подследственный едва слышит левым ухом и полностью оглох на поврежденное правое. Приходилось каждый вопрос повторять не по разу, почти орать. Савельеву ничего не удалось выяснить. Граф яростно отрицал свою сопричастность к шпионажу.

— Я вернулся на родину, чтобы здесь умереть! — кричал он, не слыша собственного голоса, и бил себя кулаком в грудь. — Никогда зла не умышлял против родины моей, — произносил он с пафосом, словно декламировал оду Державина. — Боже упаси, предать землю, что породила и вскормила тебя! Это все равно что отречься от матери!..

— Скотина! Все лжет! — был убежден Бенкендорф, когда Савельев доложил ему о плачевных результатах первого допроса. — Притворяется глухим, чтобы сорвать допрос! Я эту бестию хорошо знаю! Докторам его покажите!

Однако доктора подтвердили, что Обольянинов наполовину оглох, и более того, высказали мнение, что подследственный нуждается в срочной госпитализации, потому что у него временами отнимаются ноги.

— Отнимаются, как на допрос вызывают, — усмехался шеф жандармов. Он считал, что старому, опытному шпиону ничего не стоило обвести вокруг пальца докторов. — И еще, — напутствовал Бенкендорф статского советника, — позаботьтесь о том, чтобы Обольянинов не узнал о смерти дочери. А не то прикинется убитым горем отцом, для него это лишь отличный повод для симуляции.

Во время второго допроса, когда Дмитрий Антонович напомнил графу о делах семнадцатилетней давности и об убийстве барона Гольца, тот, до сей поры не назвавший ни единого имени, неожиданно вскричал:

— Это князь Белозерский во всем виноват! Он убил Гольца, чтобы не отдавать ему картежный долг! Он и меня хотел отравить! Вот кто настоящий преступник! Арестуйте его!