Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Если когда-либо была применима поговорка sic vos non vobis [27] — так именно к этой деревня Ватерлоо. Ватерлоо ни в чем не участвовало и оставалось в полумиле от места сражения. Мон-Сен-Жан обстреливался пушками, Гугомон был сожжен, Папелотт — сожжен, Ге-Сент — взят приступом, Бель-Алльянс видел объятия обоих победителей, имена эти, однако, мало известны, и только Ватерлоо, всего лишь наблюдавшему бой, досталась вся слава.

Мы не из тех, которые льстят войне; при всяком удобном случае мы говорим ей правду в глаза. Война имеет свою ужасную красоту, которую мы не скрыли; но у нее есть и свои безобразия. Одно из самых удивительных — это быстрое ограбление мертвых после победы. Когда восходит солнце, оно всегда озаряет обнаженные трупы.

Кто это делает? Кто так оскверняет триумф? Чья гнусная рука втихомолку прокрадывается в карман победы? Какие это мошенники устраивают свои делишки за спиной славы? Философы, между которыми Вольтер, утверждают, что это делают сами виновники этой славы. Оставшиеся в живых будто бы грабят павших. Герой днем является вампиром ночью. Правда, не имеют они разве некоторого права слегка обчистить тело, которое сами уложили на месте? Но мы этому не верим. Пожинать лавры и воровать сапоги с мертвеца — это кажется нам невозможным для одной и той же руки.

Несомненно одно, что обыкновенно вслед за победителями являются воры. Но оградим от подозрений солдата, в особенности солдата современного.

У всякой армии есть хвост, в этом ее нечего винить. Это существа вроде летучих мышей, полуразбойники, полулакеи, разного сорта нетопыри, порождаемые мраком, называемым войной, люди, носящие мундиры, но не сражающиеся, мнимые больные, опасные калеки, сомнительные маркитанты, которые часто вместе с женами плетутся на маленьких тележках и воруют то, что продали, нищие, предлагающие себя проводниками офицерам, слуги, мародеры; весь этот люд тащился по пятам армии прежнего времени, мы не говорим о современной, и назывался на специальном языке «отсталыми». Никакая армия, никакая нация не была ответственна за этих людей; они говорили по-итальянски и следовали за немцами, говорили по-французски и следовали за англичанами. Один из таких негодяев, испанский дезертир, обманув маркиза де Фервака своим пикардийским наречием, предательски убил его и ограбил тут же, на самом поле сражения, в ночь после Серизольской битвы. Мародерство породило мародера. Отвратительный принцип «жить за счет неприятеля» вызвал эту проказу, которая может быть излечена только строжайшей дисциплиной. Бывает очень обманчивая слава; не всегда известно, почему тот или другой генерал так популярен. Тюренна* обожали его солдаты, потому что он терпел грабеж; дозволенное зло зависит от доброты; Тюренн был до того добр, что позволил предать огню и мечу весь Палатинат. В хвосте армии тащится большее или меньшее число мародеров, смотря по степени строгости полководца. У Гоша* и Марсо* не было мародеров, у Веллингтона, надо отдать ему справедливость, их было мало.

Однако в ночь с 18 на 19 мертвых грабили. Веллингтон был суров; он отдал приказ расстреливать всякого, захваченного на месте преступления; но грабеж упорен. Мародеры воровали на одной стороне поля в то время, как их братию расстреливали на другом.

Луна разливала на поле угрюмый свет.

Около полуночи какой-то человек бродил или, вернее, полз близ Оэнского оврага. Он принадлежал, судя по наружности, к разряду тех существ, которых мы охарактеризовали — ни англичанин, ни француз, ни поселянин, ни солдат, не человек, а скорее ведьма, почуявшая мертвецов и, пользуясь победой для грабежа, явившаяся грабить Ватерлоо. Он был одет в блузу, немного смахивающую на шинель, он был труслив и дерзок, он шел вперед и беспрестанно оглядывался назад. Что это за человек? Очевидно, он больше принадлежал ночи, нежели дню! У него не было с собой мешка, но были, вероятно, обширные карманы в одежде. Время от времени он останавливался, оглядывал равнину, точно боясь, что его увидят, быстро нагибался, рылся на земле в чем-то неподвижном и безмолвном, потом поднимался и убегал. Его скользящая походка, его приемы, его резкие таинственные жесты напоминали тех ночных духов, которые посещают развалины и которых старинные нормандские легенды зовут «шатунами».

Некоторые ночные голенастые птицы дают такие силуэты в болотах. Внимательный взор, тщательно исследовав эту мглу, мог бы различить на некотором расстоянии, полускрытый позади домика на окраине Нивелльского шоссе, — род маленького маркитантского фургона с камышовым просмоленным верхом, запряженного тощей клячей, пощипывающей крапиву между трупов; в фургоне сидела какая-то женщина на сундуках и узлах. Быть может, была связь между этим фургоном и этим ночным бродягой.