Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Он уже опять начинал забывать всю эту историю, как вдруг в марте 1824 года услышал о какой-то странной личности, жившей в приходе Святого Медара и прозванной «нищим, который раздает милостыню». Говорили, что это рантье, имени его никто в точности не знал, жил он одиноко с маленькой девочкой, тоже ничего не знавшей, кроме того, что она из Монфермейля. Монфермейль! Это имя постоянно встречалось, и на этот раз Жавер опять насторожился. Старый нищий-шпион, бывший церковный сторож, добавил еще несколько штрихов. Этот рантье очень нелюдим, выходит из дому только по вечерам, не говорит ни с кем, разве иногда с нищими, и никого к себе не допускает. Одет он в отвратительный старый желтый сюртук, которому цена несколько миллионов, так он весь начинен банковскими билетами. Это сильно подзадорило любопытство Жавера. Чтобы увидеть вблизи этого фантастического богача, не спугнув его, он взял однажды у сторожа его лохмотья и занял то место, где старый шпион обыкновенно садился по вечерам, бормоча под нос псалмы.

«Подозрительная личность» действительно подошла к Жаверу и подала ему милостыню; в это мгновение Жавер поднял голову, и оба почувствовали одинаковое сотрясение — Жану Вальжану показалось, что он узнает Жавера, а Жаверу, что он узнает Жана Вальжана.

Однако в темноте можно было ошибиться, думал Жавер; смерть Жана Вальжана констатирована официально; итак, у него остались одни сомнения; а коль скоро есть хоть малейшее сомнение, Жавер, как человек самой строгой честности, никогда никого не хватал за шиворот.

Он проследил за человеком до самой лачуги Горбо и без особого труда заставил старуху разговориться. Старуха подтвердила факт существования сюртука, начиненного миллионами, и рассказала эпизод с тысячефранковым билетом. Она сама его видела собственными глазами, сама его трогала. Жавер нанял комнату и поселился в ней в тот же вечер. Он подходил к дверям таинственного жильца, надеясь услышать звук его голоса, но Жан Вальжан, увидев пламя свечи сквозь замочную скважину, расстроил планы сыщика, храня глубокое молчание.

На следующий день Жан Вальжан решил сменить квартиру. Но звон пятифранковой монеты, которую он уронил, был услышан старухой; услышав, что перебирают деньги, оба сообразила, что ее жилец собирается переезжать, и поспешила предупредить Жавера. Вечером, когда Жан Вальжан вышел, Жавер сторожил его за деревьями бульвара с двумя помощниками.

Жавер потребовал в префектуре вооруженной помощи, но не сказал имени того лица, которое надеется схватить. Это была его тайна, и ой, хранил ее по трем причинам: во-первых, потому, что малейшая неосторожность могла всполошить Жана Вальжана, во-вторых, потому, что. захватить старого беглого каторжника, да еще прослывшего мертвым, схватить осужденного, когда-то занесенного полицией в разряд «злодеев опаснейшего сорта», — это был великолепный подвиг, до которого старые служаки парижской полиции ни за что не допустили бы Жавера; наконец, еще потому, что Жавер был артист в душе и имел пристрастие к неожиданным эффектам. Он ненавидел успехи, о которых трубят заранее. Он любил замышлять свои лучшие дела втайне и затем внезапно осуществлять их.

Жавер следовал за Жаном Вальжаном от дерева к дереву, от одного угла к другому и не терял его из виду ни на одно мгновение; даже в минуты, когда беглец считал себя в безопасности, глаз Жавера был прикован к нему. Почему же Жавер не арестовал Жана Вальжана? Дело в том, что он все еще сомневался.

Надо отметить, что полиция в то время не чувствовала себя свободной в действиях, независимая печать стесняла ее. Несколько произвольных арестов, о которых прокричали газеты, дошли до сведения палат и внушили робость префектуре. Посягать на личную свободу — дело серьезное. Агенты боялись ошибиться; префект строго взыскивал за это; всякая ошибка означала увольнение от должности. Можно себе представить, какой эффект произвела бы в Париже следующая краткая заметка, воспроизведенная десятками газет: «Вчера один старый парижанин, убеленный сединами, почтенный рантье, прогуливавшийся со своей восьмилетней внучкой, был арестован как беглый каторжник и препровожден в тюрьму».

Добавим, что Жавер сам отличался большой щепетильностью, голос его совести присоединялся к приказаниям префекта. Он действительно сомневался. Жан Вальжан шел в темноте, повернувшись к нему спиной.

Горе, беспокойство, тревога, — это новое несчастье, заставившее его бежать ночью, искать наугад убежища для себя и Козетты, необходимость приноровливать шаги к походке ребенка — все это независимо от него самого изменило походку Жана Вальжана и придало его фигуре и движениям такой стариковский характер, что сама полиция, воплощенная в Жавере, могла обмануться и действительно обманулась. Невозможность подойти к нему ближе, его костюм старого наставника-эмигранта, заявление Тенардье, который произвел его в дедушки, наконец, мнимая смерть его на каторге — все это увеличивало сомнение, скопившееся в голове Жавера.