Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Итак, он принял решение пожертвовать собою для господина Мадлена. Мы назвали его бедным пикардийским крестьянином. Название справедливое, но не полное. В этом месте нашей истории некоторая информация о дядюшке Фошлеване не будут лишней. Он был крестьянин, когда-то служивший письмоводителем у деревенского нотариуса, и это прибавляло некоторую долю сутяжничества к его сметливости и проницательности — к его наивности. Потерпев неудачу в делах по разным причинам, он из письмоводителей превратился в извозчика и поденщика. Но среди ругательств и битья кнутом, по-видимому, необходимых для лошадей, в нем сохранились остатки прежней профессии. У него был природный ум; он не говорил «пришедши» или «поснедамши»; он умел разговаривать — вещь редкая в деревне, и крестьяне отзывались о нем: «Ишь, говорит словно барин в шляпе». Фошлеван действительно принадлежал к тому сорту людей, которые на дерзком и легкомысленном лексиконе прошлого века именовались полубуржуа, полудеревенщина и которые на языке метафор носили ярлык: не то мужик, не то горожанин, ни рыба ни мясо. Хотя Фошлеван был жестоко испытан судьбой и хотя бедная старая душа его много вынесла, но все-таки он был человек, повинующийся первому побуждению — черта драгоценная, не допускающая человека творить зло. Его недостатки и его пороки — они у него водились — были второстепенные; вообще говоря, его лицо было из тех, которые производят недурное впечатление на наблюдателя. На этом старом лице не было неприятных морщин на лбу, означающих злобу или глупость.

На рассвете, о многом передумав, дядя Фошлеван открыл глаза и увидел господина Мадлена, который, сидя на своей связке соломы, любовался на спящую Козетту. Фошлеван сел и проговорил:

— Ну а теперь, коли вы сюда забрались, каким образом вы сюда войдете?

Эти слова подытоживали положение и вывели Жана Вальжана из его задумчивости.

Старики стали держать совет.

— Во-первых, — начал Фошлеван, — вы не выйдете отсюда, из этой комнаты, ни вы, ни девочка. Один шаг в сад — и мы пропали.

— Это верно.

— Господин Мадлен, — продолжал Фошлеван, — вы попали сюда в очень хорошую минуту, то есть я хотел сказать, очень дурную — одна из наших дам очень больна. Поэтому сейчас не до нас. Кажется, она совсем при смерти. О ней молятся по сорок часов сряду. Во всей общине переполох. Там сейчас более не до чего. Умирающая-то — святая женщина. Впрочем, все мы здесь святые, вся разница между ними и мной в том, что они говорят: «Наша келья», а я говорю: «Моя каморка». Теперь будут читать отходную, а потом за упокой души. На сегодняшний день мы можем быть здесь спокойны; но за завтрашний день я не ручаюсь.

— Однако, — заметил Жан Вальжан, — эта лачужка расположена в углу стены, скрыта развалиной, тут много деревьев, и ее вовсе не видно из монастыря.

— А я добавлю, что монахини никогда сюда не подходят.

— Так в чем же дело? — спросил Жан Вальжан.

Этот вопрос означал: мне кажется, здесь можно остаться скрытым. На эту мысль Фошлеван отвечал:

— А девочки?

— Какие девочки? — спросил Жан Вальжан.

Фошлеван собирался было открыть рот, чтобы объяснить свои слова, как вдруг раздался колокол.

— Монахиня умерла, — молвил он. — Вот и похоронный звон.

Он сделал Жану Вальжану знак, чтоб он прислушался. Колокол ударил во второй раз.

— Это звон по умершей, господин Мадлен. Колокол так и будет звонить постоянно в течение 24 часов, до выноса тела из церкви. Но вот видите ли, девочки играют. Стоит мячику закатиться куда-нибудь, и они, несмотря на запреты, бегут и шарят здесь повсюду. Чистые чертенята эти херувимчики!

— Да кто же это? — полюбопытствовал Жан Вальжан.

— Девочки. Вас быстро обнаружат, будьте покойны. Они закричат: «А, мужчина!» Сегодня-то нет никакой опасности. Прогулки не полагается. Весь день пройдет в молитве. Вот, слышите, опять колокол. Я говорил вам, будет по одному удару в минуту. Это звонят по покойнице.

— Понимаю, дядюшка Фошлеван. Здесь есть пансионерки.

И Жан Вальжан подумал про себя:

«О воспитании Козетты нечего было бы и беспокоиться».

— Еще бы! Как не быть девчуркам! А кто бы щебетал вокруг вас, а кто бы бегал прочь! Здесь быть мужчиной все равно, что быть зачумленным. Видите, мне привязали колокольчик к ноге, словно дикому зверю.

Жан Вальжан все глубже погружался в размышления.

— Этот монастырь спасет нас, — шептал он.

— Самое затруднительное, как здесь остаться, — проговорил он, возвысив голос.

— Нет, — ответил Фошлеван, — труднее всего — выйти отсюда.

Жан Вальжан почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от сердца.

— Выйти отсюда!..

— Да, господин Мадлен, чтобы вернуться, надо сначала выйти.

Пропустив один удар колокола, Фошлеван продолжал:

— Вас никак не должны застать здесь. Откуда вы вошли? Для меня вы свалились с неба, потому что я вас знаю; но для монахинь надо, чтобы вы вошли в ворота.

Вдруг раздался довольно сложный трезвон других колоколов.