Отверзи ми двери

- А кровь-то? - брякнул Лев Ильич, да и на что уж с той горы пятками сверкал, дух захватывало от собственной смелости, а содрогнулся, но все равно было! - Еврейская кровь, коль еще не разжижена, погорячей будет, где прольется, цветы вырастают - то-то от них и ваш брат, как от ладана, шарахается - не какой-нибудь другой водице чета! Здесь что ни гений - Моисей ли, Эйнштейн - найди-ка еще кого другого?

- Эко тебя разобрало, - чуть даже нахмурился Костя.

- Не нравится? Ну да, еврея, в лучшем случае, можно жалеть. А если они, верно, избранные? Да ладно, шучу - кем избранные? - смех один... Ну хочешь сюжетец, наш, чисто православный, безо всякого еврейства?.. Ну хочешь-не хочешь, а слушай. Меня как-то приятель, да не очень давно, пригласил на свадьбу: венчанье было, они только крестились до того, и прямо все как у больших, крамольным неофитством не пахло, сплошное, как ты говоришь, храмовое благочестие. Да. Я в церковь опоздал, прямо к столу поспел - в ресторане гуляли свадьбу. Кабинет, большой стол, гостей, правда, не очень много, тщательно отбирали, я один нехристь случайно оказался. Ладно. Невеста в белом, он в черном с цветком в петлице, рядом шаферы, крестные - два отца, две матери - может и молитва была перед тем, как шампанским хлопнули? Красиво. Разговор такой, пока не подпили, приличествующий моменту - благочестивый. Ну я влетел, на стул плюхнулся, выпил, осмотрелся - мамочка моя, я ж их всех, как облупленных, знаю! Шафер, тот что подле жениха строго так сидит, еще, видно, свой подвиг в церкви переживает - руку венцом-то оттянуло, я ж точно знаю, с той невестой года два до того так сладко погуляли в охотку. А счастливый женишок с ее крестной матерью все в жмурки играли, красивая баба, между прочим, я и то думал... Совпало это или они специально подбирали, не знаю. Но и этого мало. Я выпил, пригляделся, мне на что - в ту пору я к этому так очень-то не присматривался, гляжу на его, жениха, крестную, мне это все постепенно соседка по столу объяснила, кто с кем в каком родстве состоит, да не все, разумеется, там еще, верно, и другие комбинации, кабы знать... Ну ладно, глянул я, значит, повнимательнее на его крестную, тут уж и меня затрясло. Сначала не узнал - где, думаю, я ее, голубушку, видел? Вспомнил! Я ведь тебе уже рассказывал про бардачок в коммунале - она и есть сердешная, да не та - сестренка, а другая, там же и тот женишок был, и комната его, он и банк тот держал с десятками: мы ему, а он уж, не знаю как, с ними делился каждой или разный гонорар. Та самая, постарше, самая главная была, распорядительница. Как уж она ему в крестные попала, где его крестили - не знаю, может случайно подвернулась - надо ж для процедуры, или с собой привел, вроде меня, из сентиментальности...

- Н-да, - у Кости даже смятение углядел Лев Ильич.

- Что, - веселился Лев Ильич, - не по зубам орешек? Не все тебе меня озадачивать!

- Действительно, - пробурчал Костя,- быстро вы, евреи, бегаете, за вами не угонишься. Которые с горы, я имею в виду. На гору-то потише взбираетесь.

- Ага! - смеялся Лев Ильич. - И ты, оказывается, грешишь антисемитизмом, вот уж не думал, что и у вас там? Нашел все-таки чем уколоть!..

- Тут согрешишь, - Костя надулся. - Не люблю, когда меня кто обскачет... Что ж ты теперь делать будешь? - у него левый косой глаз злобно сверкнул, крестик-то висит на пузе?

- А что с ним делать? - Лев Ильич вдруг такую ненависть ощутил к Кириллу Сергеичу, впервые его так опалило, даже запеклось внутри, голос его вспомнил вдумчивый. "Кирюша! Вот кто во всем виноват!" Он уж руку запустил под свитер, расстегнул рубашку, нащупал, рванул, но цепочка оказалась крепкой, в шею врезалась...

Он от громкого голоса - постороннего - поднял голову.

- Поели, так освобождайте место, вон очередь ждет. Перерыв, понимать надо, а у нас столовая - не ресторан, дома поговорите.

Перед их столиком стояла пожилая кассирша, очками поблескивала.

- Сейчас пойдем... - сказал Костя. - Вы больны, Лев Ильич, опять побледнели. Я думал, вы покрепче. Конечно, когда в голове каша, трудно слышать правду...

Лев Ильич вытирал пот, болела шея, цепочка, видно, глубоко врезалась. Он перевел дух и тут вдруг так явственно, ясней, чем только что, когда Костю усмотрел верхом на стуле, увидел ту хрупкую соломинку, в пальцах ощутил. Вот она откуда ненависть! - и врдуг так отчетливо услышались им слова отца Кирилла, вспомнившего вчера слова Макария Великого. Лев Ильич перевернул те слова в уме: от сластолюбия! От него малодушие, от малодушия - уныние, от уныния - презрительность, от презрительности - ослабление, от ослабления леность, от лености - жестокость, от жестокости - неверие, от неверия гордость, от гордости - гнев. А от гнева и ненависть. "О что-то уж непременно преткнетесь..." - как напророчил отец Кирилл. Да не о что-то - обо все сразу!

Он обеими руками держался за соломинку. Она все явственней хрустела под пальцами.