Ответ

Профессор недовольно оглядел лабораторию, в которую сквозь желтое электрическое освещение понемногу пробивался грязный городской рассвет, влажной краской ложась на поверхности всех предметов. На полу валялись окурки сигарет, растоптанная сигара, использованные бумажные фильтры; откатившаяся к ножке стола металлическая крышка маленькой центрифуги жалобно корила нестойкость человеческой добродетели, на большом рабочем столе беспорядочно сгрудились пробирки, побывавшие в употреблении колбы и пустые бутыли. — Когда включили? — спросил профессор, взглянув на масляный насос, ровное тихое гуденье которого было словно узкий мостик между безвольным унынием рассвета и более четкой дисциплиной дня.

— Только что.

— Будто в корчме! — проворчал профессор, еще раз обозрев все. — Собрали бы грязную посуду, Шайка, да сложили в раковину, что ли! Пропади все пропадом, черт побери, нельзя так работать!

Адъюнкт сложил использованную посуду на огромный черный поднос и понес к мойке. Профессор Фаркаш подошел к столу, сильно потянулся, выдавливая из мускулов и нервов своих миндальную горечь неврастенического пробуждения. — Видите ли, Шайка, — проговорил он, немного успокоившись, — порядок до некоторой степени дело полезное, особенно когда устанавливает его кто-то другой, я же им только наслаждаюсь. Его выдумали одновременно с богом и по той же причине. Но одно из свойств разумного человека — способность, не колеблясь, выскакивать из него прямо в хаос, головой вперед… лишь так может он познать самого себя и окружающий мир. А если со временем заползает обратно, так это признак старости, и только.

Адъюнкт поставил поднос рядом с мойкой и приподнял на минуту шляпу, остужая голову.

— Словом, будь я сейчас несколько более старым, — продолжал профессор, — я, без сомнения, знал бы, куда сунул подарок, который привез вам из Рима. Третий день ищу его.

— На вашем диване, господин профессор, из-под подушки выглядывает какой-то пакет, — сказал адъюнкт.

— Верно! — обрадовался профессор. — Я забыл его там, потому что хотел дождаться, когда мы будем одни. — Он бегом бросился в свой кабинет. — Знаете почему?

— Не знаю, — сказал адъюнкт.

— Потому что Кунктатору я не привез подарка, — сообщил профессор, возвращаясь с продолговатым пакетом под мышкой. — А знаете, почему не привез?

— Не знаю, господин профессор.

— Впрочем, вас это не касается, — проворчал вдруг профессор. — Много будете знать, скоро состаритесь. Вот вам!

Молодой человек принял пакет.

— Спасибо, господин профессор!

— Откройте! — потребовал профессор. — Нет, погодите! У вас уже есть женщина?

Лицо адъюнкта, затененное полями шляпы, потемнело, он не ответил. — Словом, нет, — установил профессор. — Ну что ж, зато теперь будет. Откройте!

В пакете оказалось четыре плоских белых картонных коробки с тисненным золотом факсимиле итальянского коммерсанта. — Две дюжины женских шелковых чулок, — пояснил профессор, — шесть панталон, шесть комбинаций, шесть ночных сорочек, — все на два размера. — Он взглянул на ошеломленное лицо адъюнкта и расхохотался. — Откуда мне было знать априори, какого объема самочку угодно вам будет приодеть! Так что здесь один размер поменьше, Шайка, другой — побольше! По моим прогнозам, первой вас приберет к рукам дама ста восьмидесяти сантиметров ростом и с пышными формами.

Адъюнкт молча смотрел на волнующееся посреди стола розово-шелковое озерцо, которое профессор удовлетворенно ворошил кончиками пальцев. — Но почему вы помрачнели, Шайка? — спросил он вдруг с раздражением. — Думаете, потешаюсь над вами? Почтенный друг мой, любовь есть чувство, не заслуживающее уважения!

Отвернувшись от стола, он подошел к окну, через которое все грубее вливался вызывающий свет утра, сопровождаемый снизу, с улицы, робким звоном далекого трамвая, — Пыл страсти ничего не говорит о ее объекте, — мрачно сказал он, не оборачиваясь, — как ни много самый объект говорит о ее пылкости. Пока вы не усвоите это, почтенный друг мой, до тех пор не будете способны мыслить непредвзято, а следовательно, не будете хорошим ученым. Выключите свет, будьте добры!

Огромная лампа под потолком снова погасла.

— Подайте-ка мою подзорную трубу! — потребовал профессор.

Он приладил трубу к глазам, направил ее на окно напротив, этажом ниже, потом опустил и сунул в карман. — Еще не проснулась, — проговорил он с сожалением. — Печально! Люблю наблюдать, как она спускает с кровати свои беленькие ножки, сует их в пантуфли. Задница, правда, худа малость. Вы еще девственник, Шайка?

Адъюнкт не ответил.