Ответ

И он скорчил такую невероятную гримасу, что Балинт не мог удержаться от смеха, хотя причин для веселья у него не было. Он взглянул на мать, она на него, потом оба уставились на Йожи. — Ах, дьявол, антихрист, что это я выловил в корыте! — пробормотал тот свирепо. На его вытянутой ладони, над пестрой шипучей пеной, лежала, свесив голову вниз, словно задумала напиться, большая ощипанная курица; сквозь сливочного цвета кожу просвечивал жир. — А ты и воду еще не поставила, Луйзика? — делая вид, что сердится, проворчал Йожи и опять скроил такую зверскую гримасу, что Луиза на этот раз засмеялась и заплакала сразу. Все в девере напоминало ей мужа — даже то, как он дышит, и длинный красный нос его, уныло свисавший над неустанно сыплющем прибаутки ртом, и тусклые, коротко стриженные волосы, и неопределенного цвета глаза, которые словно плачут, даже когда он смеется, и длинные руки с огромными лопатами-ладонями, и гримасы, забавные присказки, подкалыванья — целая вереница неожиданных и ловко задуманных шуток; словно в зеркале, видела она в нем того молодого проводника Мава, который пятнадцать лет назад, в день святого Георгия, пригласил ее на балу железнодорожников потанцевать, а месяц спустя они поженились. Прожили вместе ровно десять лет — а с тех пор… с тех пор жизнь у нее хуже собачьей.

— И добавь-ка в корыто горячей воды, — потребовал Йожи. — Пока суд да дело, достираю.

В кухне стало совсем тихо, только рабочие шумы негромко переговаривались меж собой: треск хвороста, который ломал Балинт, присев на корточки у плиты, влажный плеск мыльной воды от корыта. Мать разделывала курицу на кухонном столе, нож дрожал в ее руке. Обе девочки, не шевелясь, стояли возле нее на цыпочках и неотрывно смотрели на курицу.

— В темноте есть придется, Йожи, — сказала Луиза, — керосина тоже нет.

— Тогда я ухожу, — буркнул Йожи. — В темной комнате я с тобой не останусь.

— Почему это? — Луиза засмеялась. И сразу очертания сухощавого выносливого тела как бы смягчились, решительные спорые движения стали округлы, лицо по-девичьи засветилось. — Это почему ж ты не останешься со мной в темноте?

— Уж очень ты сейчас в глаза мне эдак как-то заглянула, — пожаловался Йожи, — а я вот ни за что не женюсь, особенно если у кого за юбкой четыре прицепа тянутся!

Курица уже почти сварилась — крышка над нею так и подпрыгивала, — когда из Гёдёллё приехал Ференц; его лицо и волосы были покрыты кирпичной пылью, грязная одежда выпачкана в известке. Как и младший брат, он был похож на мать (в противоположность обеим девочкам, чьи длинные носики явно свидетельствовали о сходстве с отцом); однако черты его лица были грубее, фигура — нескладная, движения — топорные; правый угол рта был опущен — памятка после детского паралича, — отчего рот казался кривым. С той минуты как Фери появился на пороге, Балинт упорно смотрел на мать: когда же она станет допрашивать старшего брата насчет повешенной собаки? Однако мать — быть может, из уважения к гостю — за весь вечер так и не заикнулась об этом.

— Что это, мама, прачку себе наняли? — спросил Фери с громким смехом, увидев у корыта дядю Йожи, который, подвернув рукава, как раз выкрутил последнее кухонное полотенце и бросил его в стоявшую на полу выварку. — Чего ж вы ему фартук не подвязали, чтоб штаны не замочил?

— Ох, Йожи, — вспыхнула Луиза, — все наше барахло до последней тряпки в ломбарде…

Фери продолжал ухмыляться. — А вы бы уж до исподних разделись, дядя Йожи, чего стесняться-то? — Он глубоко втянул воздух, ноздри его затрепетали; крепкий дразняще-острый аромат куриного бульона пробился к нему сквозь тяжелые запахи стирки и простого мыла. — Да тут, никак, народное празднество готовится? Что у нас на ужин?

— Ты б лучше помылся, чем языком трепать, — недовольно оборвала его мать. — Вон становись прямо в корыто, горячая вода есть еще.

Но Фери, подскочив к плите, уже снял с кастрюли крышку. — А это еще откуда?

— Дядя Йожи в корыте нашел! — крикнула Бёжи.

— Дура! — огрызнулся брат. — Что это, курица? Откуда?!

— Говорят тебе, дядя Йожи в корыте нашел! — сердито крикнула опять девочка. — Я сама видела, как он ее оттуда вытащил!

Держа крышку в руке, Фери не сводил глаз с кастрюли. — Как же, стану я сейчас мыться, — проворчал он. — Человек подыхает с голоду, а ему — мойся! Все равно завтра так же изгваздаюсь! — Неожиданно он сунул руку в кастрюлю и, ухватив за кончик, вытащил большую желтую ножку; не дожидаясь, пока бульон стечет с нее, он вгрызся в недоваренное мясо зубами. — Ах, мать твою… — зашипел он, облизывая обожженные губы.

— Положи сейчас же!

Фери не отозвался. Мать, ругаясь на чем свет стоит, кинулась к сыну и выхватила ножку. А Фери, ловко избегнув пощечины, так что рука матери только кончиками пальцев смазала его по уху, в следующий миг опять завладел куриной ножкой и отскочил.