Ответ

В конце января 1933 года он отпросился у хозяина на целый день. Вечером пошел к крестным, по дороге остановился перед витриной «последних известий» газеты «Аз эшт» на проспекте Эржебет, почитал. В тот день Гитлер был назначен канцлером Германской империи. Балинт прочитал и об этом, пошел дальше. Добрых четверть часа шагал он взад-вперед по заснеженному проспекту Ваци у «Тринадцати домов», пока наконец решился и вошел в подъезд. Колючий январский ветер не разрумянил его лица, он был бледен, глаза тревожно блестели. Перед дверью Нейзелей опять остановился, стряхнул снег с плеч, с волос, потопал облепленными слякотью дырявыми ботинками. За этим занятием прошло минут пять, но он дал себе еще пять минут на размышление.

— Снег-то с ботинок счистил? — спросила крестная, стоя над бельевым корытом; густой пар плотно окутал ее подбородок, нос, видны были только глаза, ласково глядевшие на Балинта. — Рук не хватает кухню мыть за детьми… Что с тобой стряслось? Уж не заболел ли?

— Когда ж я болел!

— Промерз небось? — спросила крестная. — Поди сюда, дай я тебя поцелую! Как это не болел? Вон два года назад чуть было не помер.

— Так это ж когда было! — ответил Балинт.

Он сел в углу на желтую кухонную скамеечку и глубоко вобрал в легкие особенный запах Нейзелевой квартиры. Этот запах был запахом его детства. Стоило вдохнуть его, как память тотчас возвращала к жизни невозвратное счастливое прошлое со всеми его вкусами, ароматами, чистыми, невинными красками. Нервы радостно замирали, и на миг Балинта охватывало такое чувство, будто он еще младенец и мать держит его на руках, кормит с ложечки, а он днем и ночью может делать, что хочет, и может смеяться, плакать, спать и досыта есть, сколько бы раз ни проголодался. Даже органы чувств подыгрывали в такие минуты самообману: он явственно слышал голос давно умершего отца, который приходил к Нейзелям звать его и затем уводил в их вечно продымленную комнату, где в печи надсадно завывал ветер. И потом, в школьные годы, Балинт проводил у Нейзелей чуть ли не больше времени, чем дома; обе квартиры в его душе давно уже слились в сладкую, просторную родину детства.

— А где бабушка?, — спросил он, взглянув на пустой стул в углу.

Луиза Нейзель удивилась.

— Так ты и не знаешь, что она умерла? Давно же ты у нас не был! Полгода как схоронили.

— Последний раз я забегал летом, — сказал Балинт, — тогда она была еще жива. И не болела ничем.

Луиза Нейзель отрезала два больших ломтя хлеба, намазала жиром, посолила, посыпала паприкой. — Горяченьким угостить не могу, — угрюмо выговорила она, — все, что было, умяли. Заживо съесть готовы, обжоры этакие. А крестный в профсоюз свой потопал еще засветло, может, скоро уж и вернется!

Балинт смотрел на пустой стул. — И долго она болела?

— Легла спать, да и померла, — ответила Луиза. — Еще вечером была живехонька, а наутро уж и остыла вся, бедняжка, упокой господь ее душу! Ни жизнью, ни смертью своей обузой нам не была.

— Как-нибудь схожу к ней на могилу, — сказал Балинт. — Только сейчас мне некогда. Похороны дорого обошлись?

Лицо крестной побагровело, мощные груди высоко вздымались. — Крестный твой без священника схоронил ее, словно собаку! — Несколько секунд она молча смотрела на Балинта и вдруг крепко его обняла, прижала лицом к груди, судорожно притиснула к себе добрыми толстыми руками. — Никакого сладу с ним нет, право, вот увидишь, добром это не кончится, — тяжело задышала она в светлые, влажные от снега волосы Балинта. — По неделям слова из него не вытянешь, все свободное время в профсоюзе своем проводит, а придет домой, опять словечка не вымолвит, ляжет да к стенке отвернется. Однажды сказал вдруг, что выйдет из партии, даже письмо Пейеру написал, но потом, видно, передумал. Хоть бы знать, что его гложет!

— А вы вправду не знаете? — спросил Балинт. Крестная вместо ответа еще крепче прижала его к себе, только что не качала, как маленького. — Двадцать лет молилась я о том, чтобы вышел он из партии, — проговорила она, — кажется, не было бы для меня дня счастливее. Но когда он теперь вдруг спросил меня…

Балинт с любопытством вскинул голову, но Луиза Нейзель тут же крепко притиснула ее к себе.

— Когда он теперь спросил меня, — продолжала она, — я сказала, чтоб оставался. Не снес бы он этого, совсем сломался бы!

Балинт исхитрился снизу заглянуть ей в лицо — не плачет ли? — но из-за объемистого подбородка увидел только красный опухший нос. Как противно видеть нос снизу, подумал Балинт и зажмурился. Он уже не мог уследить за ходом ее мыслей, но и свой потерял, тревожное волнение, трепетавшее в каждом нерве, сделало его совсем рассеянным. Вдруг крестная обеими руками оттолкнула от себя его голову. — Да что ж это я болтаю тут, — воскликнула она, — не затем ведь пришел ты, чтобы мои литании слушать… С тобою-то что стряслось… отчего серый весь?

— Важное дело у меня, — сказал Балинт, и его лоб сразу взбугрился морщинами. Крестная внимательно на него посмотрела. — Поешь сперва! И кусочка не откусил еще!

— Так ведь нельзя было.

— Это ж почему? — удивилась она.