Ответ

— Ты не мог бы сейчас принять Миклоша? — спросила она умоляющим тоном. — Он торчит у меня в комнате с шести часов вечера, я уже просто не знаю, что с ним делать.

— Что ему нужно?

Анджела пожала плечами.

— Так я и поверю, что не знаешь, — проворчал профессор. — Вышвырни его вон!

Анджела опустила голову, ее пенсне жалобно блеснуло.

— Уж лучше вернусь к нему и опять стану слушать его бесконечные мемуары, — сказала она покорно.

— Вот это я люблю в тебе больше всего, — пожав плечами, вздохнул профессор, — великую терпеливость твою к ближнему люблю в тебе и почитаю, хотя она-то и доконает меня. Ну, пошли его ко мне!

Анджела повернулась и широким мужским шагом поспешила к двери. Однако, уже взявшись за ручку, остановилась.

— Не забудь, что к десяти тебе нужно быть на приеме. — Не получив ответа, она обернулась. — Что ты сказал?

— Я молчал, — ответил профессор. — Молчал в том смысле, что идти не собираюсь.

— Ты должен пойти, Зенон! — Анджела убеждала не словами: сияние ее пенсне, сбежавшийся в тревожные морщины мясистый лоб, добрая улыбка, воздействуя одновременно, способны были поставить на колени и разъяренного быка. — Ты должен пойти, ведь и в прошлый раз ты отклонил приглашение на ужин Корвина[13].

— Какое мне дело до этого моряка?[14] — проворчал профессор. — Не пойду.

Анджела покачала головой. — И все-таки ты должен пойти, Зенон, — сказала она с бесконечным терпением. — Прием дается в честь итальянского посла, и если в следующем месяце ты поедешь в Рим…

Профессор беспечно забарабанил по столу, и Анджела сочла за лучшее удалиться. Едва за дверью замерли ее тяжелые мужские шаги, как на пороге вырос Миклош Фаркаш, старший лейтенант артиллерийских войск; это был сын погибшего на войне единственного брата профессора, — высокий плечистый красавчик с овальным лицом, без единой фамильной черты. Он носил маленькие, аккуратно подстриженные усики; орехового цвета волосы, казалось, были выточены вместе со всей головой.

— Приветствую тебя, милый дядюшка Зенон! — прокричал он таким голосом, словно профессор находился где-нибудь в противоположном конце казарменного двора. — Как твое здоровье?

— Тебе что за дело? — мрачно буркнул профессор.

Миклош громко, от души расхохотался. — С тобою всегда надо быть готовым к таким вот забавным штучкам, — проорал он весело, — а я все-таки попадаюсь. Я даже по дороге сюда все гадал, на что сегодня поймает меня мой почтенный дядюшка, ведь в прошлый раз, например, когда я спросил тебя…

— Сядь! — прервал племянника профессор.

— Слушаюсь!

— Меня раздражает, когда ты стоишь да еще орешь во всю глотку, — пояснил профессор. — Может быть, сидя, ты и говорить станешь потише. Что тебе нужно? Денег не дам.

— Я никогда еще не просил денег, дядя Зенон, — лучезарно улыбаясь, заметил офицер.

— И впредь не пытайся. Итак?

— Ты спешишь, дядюшка? — спросил Миклош. — Я не жалуюсь, но я прождал тебя битых три часа, хотя предупреждал через тетушку Анджелу, что к вечеру должен буду вернуться в город.

Профессор склонил огромный лоб.

— Женщина?

— Но какая! — проорал Миклош, и на красивом глупом его лице выразился профессиональный восторг. — Ну, и нюх же у тебя, дядюшка Зенон! Представляешь, элегантная, изящная, истинная аристократка…

Профессор против воли улыбнулся. Это была единственная область, где он способен был выносить племянника (и даже минут пять слушал его разглагольствования), ибо лишь в этой области Миклош обнаруживал то, что всегда привлекало внимание профессора к людям, — знание дела. Миклош, во всеоружии извечного мужского опыта, понимал толк в женщинах и целеустремленно, не ведая жалости, удовлетворял свою, тоже кажущуюся извечной, похоть. И хотя куриный его умишко так же относился к его мужской силе, как одна-единственная буква алфавита ко всем остальным, женщины и с помощью этой одной буковки умудрялись прочитывать роман своей жизни, и восемь из десяти с такой готовностью шли навстречу его желаниям, как будто артиллерийского офицера Миклоша Фаркаша и впрямь можно было принять за человека.

— Аристократка? — повторил профессор.

— Без сучка, без задоринки! — Миклош щелкнул пальцами. — Воспитывалась в Notre Dame de Sion[15] вместе с княжной Фететич, обучалась в университете в Лондоне.

Профессор прислушался. — Факультет?

— Не знаю. Но по-английски она говорит, дядюшка, что твой Шекспир, а сиськи у нее такие остренькие да твердые, как у цыганочки.

— Ну, чего ты орешь? — проворчал профессор.

— Неделю тому назад она была девственница, — радостно улыбаясь, орал Миклош, еще повышая голос.

Профессор поглядел в окно. Полная луна стояла прямо над тополевой аллеей, верхушка одного тополя еще покоилась на краю янтарного диска. Профессор подошел к окну.