Ответ

— Даже мне не сказал! — обиделась вдруг девочка. — Ой, Балинт, а ведь здесь осталось после Юлишки книг, тетрадок всяких!.. Сыщики их не нашли, потому что все это на кухне было, а там они не искали. Ты должен унести их!

— Зачем?

— А ну как полиция опять нагрянет! — рассудительно сказала Юлишка. — А к вам она не придет.

— Не стану я брать… Что за бумаги-то?

— Как это не станешь! — воскликнула Юлишка. — Сейчас я тебе покажу.

Со дна шкафа она выудила толстый учебник по химии и две брошюрки с рефератами Зенона Фаркаша; в одну брошюрку вложена была фотография, любительский снимок, запечатлевший профессора в момент, когда он переступал порог университета.

— Я ж его знаю! — ошеломленно воскликнул Балинт. — Это хозяин дома в Киштарче, ну, тот, у кого мы живем. — Под книгами оказалась кипа листовок. Одна была на красной бумаге с проклеенной тыльной сторонкой — вскинутый вверх кулак, зажавший молот, под ним подпись: «Защищайте Советский Союз!» На другой, белой листовке, отпечатанной на гектографе, текст был длинный, начинавшийся призывом: «Безработные и трудящиеся пролетарии! Беднота!» Ребята ничего подобного еще не видели, они растерянно вертели в руках одинаковые по форме листовки. — Читай! — шепнула Юлишка. Балинт покосился на кровать Сисиньоре. — Она глухая! — сказала девочка. — Не услышит.

— «Безработные и трудящиеся пролетарии! Беднота!» — негромко начал читать Балинт, держа листовку так, чтобы на нее падали лучи заходящего солнца, светившего прямо в окно. — «Прошло лишь несколько месяцев после широковещательного заявления Гёмбёша, прислужника финансового капитала…»

— Что значит финансового капитала? — спросила Юлишка.

— Не знаю, — признался Балинт, перекатывая складки на лбу. — Дома спрошу у крестного, «…капитала: никаких пособий по безработице, работа — всем! С тех пор мы узнали, что означают эти слова на деле. Правительство Гёмбёша начало свою деятельность с того, что уменьшило и прежде скудные порции для бедных, и при том распорядилось, что отныне за уменьшенные порции несъедобных помоев, именуемых супом, за червивую муку и даже за право выспаться в ночлежке на голом полу будут требовать принудительной отработки…»

— Это правда, — прервал чтение Балинт. — Крестный как раз вчера про это рассказывал. Но я уж лучше под мостом ночевал бы, чем в этих завшивленных ночлежках.

— Даже зимой?

— Даже зимой… Но до этого не дойдет! Быть того не может, чтобы я не заработал себе, по крайней мере, на хлеб насущный и на какое-никакое жилье.

Девочка окинула его уважительным взглядом.

— Но ты все же не хвастайся, — заметила она. — Ночлег-то у тебя и сейчас даровой.

— Даровой, — проворчал Балинт. — А все ж не в ночлежке.

Две головы опять склонились над листовкой.

— «Только борьбой может рабочий класс воспрепятствовать все усиливающейся эксплуатации со стороны буржуазии, поддерживаемой социал-демократическими лидерами. Между тем безработица все увеличивается: несмотря на все лживые посулы, увольнения нарастают. В настоящий момент в Будапеште насчитывается уже триста тысяч человек, нуждающихся в помощи, но лишь шестьдесят тысяч из них получают хоть какие-то помои».

— Вот ужас! — содрогнулась девочка. — Избить бы градоначальника как следует! Если б эти триста тысяч женщин пошли к градоначальнику да поколотили его хорошенько, он сразу же выдал бы им по тарелке настоящего картофельного супа.

— «Требования безработных! — читал Балинт. — Узаконить помощь по безработице в размере двадцати четырех пенгё в неделю»… Ну, это не годится! — подумав, сказал Балинт. — Я за шесть пенгё по двенадцать часов в день вкалываю… правда, я еще только ученик… да ведь и крестный мой немногим больше двадцати четырех пенгё получает, даже если полную неделю работает.

— Что ты говоришь! — воскликнула Юлишка. — Иисус Мария, ну какие же мужчины глупые! Если человек и вовсе не работает, есть и жить где-то ему надо? Очень даже верно написано! Ну, читай дальше!

Балинт покачал головой.

— Неправильно рассуждаешь, — проговорил он медленно. — Если можно будет, не работая, получать двадцать четыре пенгё, какой же дурак станет лямку тянуть!

— Дальше читай! — потребовала девочка.

— «…сорокачасовую рабочую неделю без снижения оплаты и без увольнений, сорокачасовые, справедливо оплачиваемые государственные работы, уничтожение принудительных работ и рабочих батальонов, снижение квартирной платы на пятьдесят процентов, списание квартирной задолженности, запрет выселений».

— Что ты читаешь, figliuolo mio? — неожиданно спросила Сисиньоре. — Что это за бумажки у тебя в руках?

Старушка неделями могла лежать в кровати, словно бы не замечая ничего вокруг, не видя входивших в комнату, не отвечая на вопросы, так что приходилось переспрашивать дважды и очень громко, чтобы она поняла и откликнулась; но стоило вдруг захотеть что-то скрыть от нее, как она становилась стоглазой и стоухой, все замечала, все видела и слышала. — Это ведь той барышни книжка, caro mio, которую разыскивала полиция?

— Нет, Сисиньоре, — тотчас отозвался Балинт. — Это моя.

Но этого старая итальянка уже не расслышала.