Ответ

Для начала он заглянул в молочную лавку тетушки Керекеш, где работал в прошлом году. — Гляньте-ка, Балинт пришел! — заулыбалась, увидев его, тетушка Керекеш. — Где ж ты бродяжил год целый? — Она притянула мальчика к себе, расцеловала в обе щеки и, отстранив на вытянутую руку, еще раз оглядела с головы до ног. — А ты не очень-то растолстел! — объявила она. — Я ведь думала, вы укатили в деревню толстеть да поправляться… Ты что это девчоночьи туфли надел? Ох, не могу я взять тебя, сынок, и так уж одного только рассыльного держу, дела в лавке хуже некуда, врагу своему не пожелаю. Где вы живете? В Киштарче? И ты хочешь оттуда ходить сюда на работу? Оно конечно, ночевать ты мог бы и в лавке!.. Нет, не могу, Балинт, милый ты мой, не могу выставить на улицу нынешнего рассыльного, он хоть и еврей, бедняжка, но очень славный паренек, один содержит мать и младшую сестренку, а сам немногим старше тебя. У Лауфера тоже нет места, Келемены только что распростились с посыльным, хозяин теперь сам разносит товар, нигде никаким заработком и не пахнет. Не найдешь ты себе места, бедняга! Ты вот что, ты в центре попытай счастья, там еще есть денежки, а спать негде будет, приходи к нам, местечко найдется. Выпей-ка стакан молока с этой хрустящей румяной булочкой, а?

Две недели ходил по городу Балинт в поисках работы. Каждый день вставал на рассвете, шел на свалку завода Шлика, где безработные рылись в металлоломе, собирал килограмм десять ржавой проволоки, углового железа, труб, продавал их скупщику утиля Фридману по три филлера за килограмм, на вырученные гроши покупал хлеба и отправлялся на поиски; ночевать возвращался к Нейзелям. Третий раз в жизни побывал в Буде, наведался в купальни Лукача, куда в прошлом году его дружок Бела нанимался чистить бассейн и убирать кабины, но его не приняли — нашли слишком хилым и слабым. Будь у него залог, владелец процветавшей в центре города скорняжной мастерской охотно взял бы его рассыльным; он мог бы поступить учеником в авторемонтную мастерскую на улице Акацфа, но — без жалованья; бакалейщику в Кёбане за восемь пенгё в неделю и завтраки требовался рассыльный, однако же непременно с велосипедом. Балинт обошел все стройки в районе проспекта Миклоша Хорти, но его отовсюду гнали: он был такой щупленький, что, казалось, и кельню не удержит в руке. Однажды чуть было не повезло: оптовой торговой фирме на улице Батори требовался мальчик для доставки в Большой универсальный магазин шелковой бумаги, но Балинта не приняли: его ноги не доставали до педалей трициклета. И все-таки он не терял мужества; упрямо сцепив зубы, с рассвета и до заката утюжил улицы, когда же входил в мастерскую или лавку, спрашивая работу, то серые глаза его так светились между вздернутым носом и блестящими светлыми волосами, губы так улыбались, руки были так чисты и так прямо он держался, что торговец или ремесленник охотно согласился бы назвать его своим сыном, однако нанять рассыльным не мог.

В конце второй недели он пришел домой раньше обычного. Лайош Нейзель сидел у окна с очками на носу и вслух читал жене «Непсаву»[42]; двое младших детей уже лежали в постели.

— А тебя тут один человек разыскивал… по имени Йожеф Кёпе, — сообщил Нейзель, сдвинув очки на лоб. — Дядя Йожи! — воскликнул мальчик. — Он самый. Матушка твоя послала, чтоб поглядел, не к нам ли ты сбежал.

— Ступай, сынок, домой, к маме своей, — проговорила тетя Луиза, часто задышав от волнения, и прижала к мощной груди светловолосую голову Балинта. — Уж я-то знаю, каково ей, сама бы в Дунай бросилась, если б мое дитя вот так ушло из дому, как ты.

— А правда, что ты повесил ту собаку? — спросил Петер, старшенький.

— Балинт?!

— Нипочем не поверю, — сказала тетя Луиза, — Балинт такого не сделает.

Оба малыша горящими жаждою приключений глазами впились в Балинта, — Твой дядя говорит, кто-то видел, как ты ее вздернул. А Фери и дома тогда не было.

— Не верю, чтобы то Балинт был, — повторила тетя Луиза. — И откуда кто знает, может, Фери ночью домой приходил, через какую-нибудь заднюю калитку или даже через забор?