Ответ

На окраине поселка Киштарча, в двадцати одном километре от Будапешта, стоит посреди огромного, в три хольда, парка просторный дом-усадьба Фаркашей. Это длинное здание яично-желтого цвета под крутой красной крышей, с зелеными жалюзи на окнах; парадные двери открываются на узкую террасу с колоннами, три выщербленные, замшелые каменные ступени ведут в парк. Прямая тополевая аллея, длиною в полкилометра, начинаясь от самой террасы, бежит к потрескавшемуся бассейну с фонтаном, а там резко сворачивает к решетчатым железным воротам, одна створка которых днем и ночью открыта настежь: войти может всякий, кому угодно, собаки здесь не держат. Позади барского дома — старый каретный сарай, в котором хозяин ставит машину; других строений в парке нет.

Парк совершенно запущен, все в нем растет и гибнет по собственной прихоти, под столетними липами жмутся друг к дружке южные магнолии, уксусное дерево, одичавшие розовые кусты, бузина, сирень, бирючина; на обширные когда-то поляны со всех сторон наступают кустарники, обходя почтительно лишь кое-где еще сохранившиеся серебристые сосны. Густой кустарник и бурьян заполонили и лужайки вдоль аллеи — буйная растительность только потому не захватила самую аллею, что ее все равно погубил бы «стайер» владельца усадьбы, проносящийся здесь раза три-четыре в день. Цветы в парке растут там, где выросли сами по себе, хозяин не выносит всяческие клумбы и куртины, точно так же как собак, птицу и прочую домашнюю живность.

В усадьбе проживает две семьи: одна — владельца ее, другая — дворничихи. Вдова Андраша Кёпе перебралась в дворницкую вместе с семейством месяцев шесть тому назад, в конце осени 1926 года. Уже четыре года живет она без мужа: после первой мировой войны муж вернулся домой инвалидом и несколько лет спустя умер. У вдовы остались на руках два сына и две совсем маленькие девчушки; старшему сыну только что исполнилось четырнадцать лет. Собственно, вдова лишь охраняет виллу — вместо собаки, другой работы господа с нее не спрашивают; плата — 14 пенгё^[2] в месяц и жилье — комната с кухней в полуподвале.

Все пять комнат, расположенных в высоком первом этаже виллы, зимой почти всегда пустуют, но с ранней весны и до поздней осени здесь живет ее владелец вместо с сестрой, старой девой. Доктор Зенон Фаркаш — ординарный профессор Будапештского университета имени Петера Пазманя^[3], директор Института органической химии, член Венгерской академии наук, Английского Королевского общества, почетный член Немецкого химического общества, Стокгольмской академии наук, почетный доктор Боннского и Оксфордского университетов и прочая и прочая. Из имеющихся у него наград и отличий следует упомянуть французский орден Почетного легиона, памятную медаль Шееле, золотую медаль Гофмана, финский большой крест Белой розы и Льва и, наконец, — самую высокую по тем временам венгерскую награду за научную работу — Цепь Корвина, кою доктор Фаркаш хранит на вешалке у входа в институтскую лабораторию вместе с ключом от уборной.

Восемнадцать лет спустя, в 1944 году, усадьба во время боев Советской Армии с немцами сгорела — в нее попала граната; уцелевший после пожара паркет, оконные рамы, водопроводные трубы, дверные ручки растащили окрестные жители, они же спилили на дрова и столетние деревья парка.

Послеполуденное солнце стояло над усадьбой; его лучи, еще сильные и яркие, насквозь пронзали длинную тополевую аллею, ярко освещая большие окна виллы; они набрасывали на желтый фасад легкую и четкую кружевную тень акации, темнее прорисовывали греческие очертания колонн, трепетали на кончике громоотвода, поднимавшегося над крышей, и наполняли комнаты мягким предвечерним покоем. Вокруг цветущей, источающей сладкий аромат акации колыхалось, словно шелестящая юбка, несмолкаемое жужжание пчел. Перед деревом, лицом к холму, стоял двенадцатилетний мальчуган в коротких штанишках.

— Балинт, где ты?.. Смотри не убегай никуда! — крикнула дворничиха младшему сыну, высовываясь из полуподвального окошка. — Чтоб тут был, поблизости, когда его милость приедет.

— Зачем это? — повернулся мальчик на ее голос.

Мать уже скрылась было в своей кухне, но, услышав вопрос, тотчас высунулась вновь. Смуглое, как у цыганки, худое лицо с непомерно большими серыми глазами строго глядело на мальчика. — Мы ж хотели попросить для тебя работу на заводе! Так?

— Сегодня?

— А когда ж?

— Сегодня так сегодня! — Мальчик кивнул матери и медленно погрузил руки в карманы штанов. У него были тусклые, светлые, коротко остриженные волосы, спокойные серые глаза, небольшой, чуть вздернутый нос; по лбу, особенно когда он говорил, взбегали параллельно крупные складки, совсем как у маленьких щенят. — Сегодня так сегодня, — повторил он. — Только уж вы, мама, приглядитесь сперва, хорошо ли он накачался; когда он под хмельком, договориться легче. Я тут буду неподалеку.