Ответ

Профессор Кольбенмейер с его короткими темными бачками и смиренно-праведным видом, миновав приемную залу, обставленную «булем», уже показался в дверях желтой дамской гостиной; пронзительным взглядом окинув библиотеку, он радостно засеменил к уединившимся здесь двум государственным мужам; в черном пиджаке и брюках в полоску он похож был на бегущую со всех ног курицу, завидевшую под дальним кустом двух лакомых насекомых. Профессор носил желтые туфли, полы его пиджака махрились, манжеты брюк были заляпаны грязью; зимою и летом он ездил со своей виллы в Фаркашрете только на велосипеде — в университет, в руководимую им хирургическую клинику и в церковь на площади Сервита, где каждодневно возносил богу молитву. Это был по тем временам самый дорогой хирург в Будапеште, он брал по две-три тысячи пенгё за операцию и проводил ее с вдохновением артиста и с уверенностью и хладнокровием мастера, ювелирного мастера, даже с самыми тяжелыми, сложными операциями желчного пузыря управлялся без наркоза за час. — Позвольте высказать предположение, что беседа велась о профессоре Фаркаше, — заговорил он, придвигая к курительному столику самое неудобное из имевшихся в библиотеке седалищ — узенькую скамеечку красного дерева. — Я еще раз проглядел жалобу, — продолжал он, крайне довольный тем, что ему удалось сесть пятнадцатью сантиметрами ниже обоих государственных мужей, еще и этим подчеркивая свою почтительность и христианское смирение, — проглядел жалобу еще раз, чтобы не оказаться несправедливым по отношению к своему коллеге. Цитаты, которые я, кстати сказать, на сей раз выписал, — и он вытащил из нагрудного кармана пиджака грязный клочок бумаги, — все верны. Потом-то я задним числом пожалел, господин прокурор, что совершенно случайно заговорил с вами об этом деле, ведь могло показаться, будто я движим был личной антипатией, что, естественно, никоим образом не имело места. Однако новые полученные мною сведения, к сожалению, придают жалобе, кажется, еще большую убедительность.

— Что же произошло еще? — спросил Шелмеци.

Темные бачки хирурга вскинулись к прокурору. — Вам ничего не известно?

— Ничего нового я не знаю.

— Ну, в таком случае подождем, пожалуй, официального уведомления, господин прокурор, — промолвил хирург, с благочестивой миной складывая на груди руки крестом. — Милейший профессор, не заставляйте себя просить, — воскликнул Шелмеци с легким нетерпением в голосе, — вы отлично знаете, что дружеское предупреждение я никогда не принимаю за сплетню. — Уж не стесняет ли вас мое присутствие? — спросил государственный секретарь. — О господин Игнац, вы государственный секретарь, то есть высокая власть предержащая, от коей у меня нет тайн! — запротестовал хирург и с низенькой скамеечки по касательной возвел свои глазки, вдогонку почтительным речам, к возвышавшейся над ним в парчовом кресле «власти предержащей».

— Итак?

Существует множество способов уговаривать, от логических доказательств до инквизиторских пыток; один из серединных вариантов — который воздействует главным образом на женщин и лиц, страдающих повышенной сообщительностью, — это подлинное или искусственное безразличие уговорщика. Долгий завороженный взгляд, который главный прокурор Шелмеци обратил на показавшееся в желтой гостиной красное бархатное платье, сильно декольтированное и открывавшее белую женскую спину, плечи, руки, крайне взволновал профессора Кольбенмейера; короткими пальцами с остриженными под корень ногтями он стал нервно почесывать свои темные бачки, но когда и государственный секретарь устремил туда же одобрительный взгляд и оба ценителя стали обмениваться суждениями о весело смеявшейся чему-то девушке в бархатном туалете, а также о стоявшем с нею рядом поручике, профессор окончательно помрачнел и уныло свесил голову на грудь. — Его я не знаю, — сказал Игнац, знавший решительно всех. — Да, мундир в этой гостиной не часто увидишь. Наш дорогой хозяин дома, — прокурор, не сводя глаз с задорно смеявшейся девушки, усмехнулся, — не слишком высокого мнения о духовном уровне национальной армии.

— Не будем допытываться, есть ли к тому основания!

— Зато этого никак не скажешь о его дочери, — заключил прокурор и громко чихнул, заставив Игнаца, наклонившегося было вперед, молниеносно откинуться на спинку кресла. — Говорят, она…