Ответ большевику Дыбенко

Тип на лавочке уже ушел или зашел к дантисту. Как бы там ни было, лавочка была пустой. Таракан отказывался бегать по прямой, а до обеда было далеко. В дверь неделикатно постучали. Ногой, судя по звуку.

– Войдите, – кто бы ни пришел, все же веселее.

Вот чего гуртовой ногой стучал – принес графин самогона, или это графин белый, а содержимое прозрачное, и пирожки с горохом. Три штуки. Что ж ты такой жадный, самые дешевые пирожки купил? Да еще и жареные, а сортир далековато, а народу многовато. Удружил ты мне, поганец. Ничего–ничего, я тоже. Прогрессор критически нюхнул самогон, белый, непрозрачный, и как такое люди пьют, откусил полпирожка сразу и глянул на довольного петлюровца. Конечно, это на нем все заживает, как на собаке, и спит он на перине, а кто–то страдай и мучайся на продавленном матрасе и нюхай карболку.

– У тебя отец есть?

Гуртовой поставил кружку на подоконник, опустил руки вдоль туловища.

– Та був. Як призвали немца бить, так и пропав, с фронту пару раз прислал дуже порезанное письмо и все.

– Убили, что ли?

– Тьху! Просто не пишет. Может, в плен попал да сидит где–нибудь.

– Так с немцами война же закончилась? – Паша окончательно запутался в местных перипетиях.

– Закончилась, – гуртовой принюхался к пирожку.

– – Ничего он не сидит, – прогрессор старательно удерживал спокойное выражение лица. Шульга–старший гонял его нещадно – и лошадь не вычищена, и патроны зря тратишь – уже и по зайцу стрельнуть нельзя , и кто ж так картошку чистит, что треть, мать твою так и этак, срезаешь? – он к махновцам подался, с пулеметом бегает.

– На тачанке ездит? – гуртовой не удивился и почему–то настроение у него совсем не испортилось.

– Нет, у него льюис.

– Ну й добре, – гуртовой заглотил пирожок одним укусом, хлебнул самогона.

– Здрассте! – Авксинья, кошмар и ужас всего госпиталя, человек гнуснейшего нрава, а на вид – тихая, хрупкая, приличная девушка с длинной русой косой. Ну просто ангелочек на грешной земле. Карающий такой ангелочек. Сочувствия от нее не дождешься, хоть криком кричи. Как ни перевяжет, так обязательно больно сделает. И не спросит никогда, кто да откуда. Зато кошку госпитальную всегда и покормит, и погладит, и шейку ей почешет. Паша тоже не особо любил людей, но в госпитале все одинаковые, всем плохо, всем страшно и больно. А того, чернявого, жаль. Вечно анекдоты травил, похабные, но смешно у него получалось. Паша на его месте бы тихо молчал в тряпочку – пять или шесть раз того чернявого на операцию тягали, да не особо из него те осколки выковыривались. Вон и схоронили вчера. Потому три его дружка и пили. А что песни пели – так набрались, да и «Червона калина» не такая и веселая, для поминок годится.

– Ничего так девка, – гуртовой и не пошевелился лишний раз.

– Только визуально, – Паша самогона не пил, еще отравления ему не хватало.

– Та я с ней балакать не собираюсь.

Авксинья переводила взгляд с пациента на гостя и с гостя на пациента, коса металась за плечами.

– Вот едят люди всякую гадость, а потом у них лопаются внутренности и разбухает печень.

– Та сколько там той жизни, – гуртовой встал с табуретки, вытер руки о штаны, – як родился, так и сдох.

Сестра милосердия почему–то не огрызнулась, сделала прямо военный поворот направо и важно вышла. Гуртовой оставил графин на подоконнике и неспешно последовал за ней.

– Она не той веры, – прогрессор не хотел какого–нибудь скандала на религиозной почве.

– В кровати все равны.

Мда. Обое рябое, как говорится. Паша не особо любил Шульгу–старшего – во–первых, как ему – так можно палить в белый свет, он, видите ли, лису увидел. Убил бедную, тощую, местами плешивую зверушку. Обойму по ней высадил! И, вот почему из всех махновцев, вопрос «будешь резать москалей?» был задан именно Паше? Так, будто между прочим, в перерыве между чисткой льюиса и доставанием Илька на тему боеспособности пушки. Это попросту невежливо. И кто такие москали? Почему–то этому хмырю из–под Тамбова, Могилину, такой вопрос не задавали. Никто не задавал. Хотя именно Могилин и принес банку олифы, а надо было банку олии, масла подсолнечного, то есть. Хлопцы дико развеселились.

– Может, ты знаешь?

Гуртовой застыл на пороге.

– Шо я знаю?

– Зачем надо резать москалей? Я ж даже не знаю, кто это.

– То те, кто хотят царя обратно восстановить и империю. Деникин со всей кодлой. Не признают независимой Украины, думают, шо мы только борщ варить можем да спивать им на потеху.

– Я признаю, признаю, я даже знаю, что у вас нету твердого знака в алфавите, – Паша окончательно похоронил свои мечты о золотых погонах. Одно дело – дома, в кресле, представлять себя героическим дроздовцем или там марковцем, а совсем другое дело – здесь, в петлюровском госпитале, смотря в бешеные светлые глаза ровесника со странными лычками на воротнике.

– Ничего, навчишся, – гуртовой вышел, нагло и неспешно, как куркуль к своей новой молотилке.