Ответ Империи

«Бедняга, – подумал Виктор, – из тебя диктатор, как из садового хрена пистолет»…

…– Да, я в моторе, на работу еду. У тебя как там?

– Нормально. Знаешь, Верусь, сегодня вечером уже домой отпустят.

– Отлично. Только знаешь, я вот хотела сказать…

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось, просто я переписывалась по сети с одним человеком, он в Ярославле живет, директор небольшой фабрики… Короче, он на ноябрьские приезжает свататься.

– Поздравляю! Вот видишь, как все хорошо!

– Ты серьезно? Не обиделся?

– Понимаешь, я как раз хотел сказать, что я скоро уезжаю. И надолго.

– Навсегда?

– Не знаю. Никогда не говори «навсегда». Но я рад за тебя.

– И я за тебя. Если будет возможность, пиши! Береги себя!

Попрощавшись, Виктор задвинул антенну, сунул телефон за пазуху и прошелся туда-сюда по коридору. «Все нормально, – думал он, – все нормально. Все счастливы. Неужели я в самом деле завтра вечером буду дома? Конечно, вечером, ведь должны выбросить в то же время и место. А если… если это уже другое задание?»

Из двести двенадцатой, потягиваясь, вышел Гаспарян.

– Конгресс одобрит, судя по дебатам. А нам придется все начинать сначала.

– Если передумали меня отпускать – пожалуйста, скажите сразу. Я пойму. А то ходить вокруг да около…

– Надо бы, конечно. Но есть политическое решение. – И Гаспарян указал пальцем на потолок. – А вообще не знаю, как вы сможете теперь жить в своей РФ. Нашу систему, конечно, нельзя назвать полностью свободной – пока нельзя, – но она хотя бы гуманна! Она существует с молчаливого согласия большинства! А у вас с капитализмом большинство людей не согласно, но ничего сделать не может, потому что все живут под угрозой лишения средств к существованию. Он-то и не разваливается потому, что держится на угрозах, а не на соглашениях.

– Ну, у нас есть и свои плюсы. Например, войны нет.

– Не скажите.

– Это в смысле что? – встревоженно переспросил Виктор.

– Это в прямом смысле. Видите ли, политтехнологии – они как наркотик. Каждый раз требуется все большая доза. И если вовремя не остановиться, то в один прекрасный день ваше население скажет вашим депутатам: «Знаете, а мы вас не выбирали. Вы обманом и угрозами заставили за вас голосовать, но мы вас не выбирали. Вы – самозванцы». И тогда у США появится возможность свергнуть российскую власть, как самозваную. Вот это в будущем вашей РФ лично меня больше всего беспокоит.

– Ну почему вы считаете нашу реальность… нас такими… такими лузерами? У вас-то смогли остановиться? Да, с попаданцем, но ведь какую дубовую систему сломали! Целый слой, у которого власть, целый класс, как у этих, простите за каламбур, классиков! С какой стати у нас не повернут? Вон в начале девяностых вообще на грани распада были.

– В начале девяностых у вас был просто революционный хаос. А теперь… Теперь, то есть у вас там, в будущем, правящий класс рвется в пустое прошлое, которое уже пожирают лангольеры. Помните эту повесть Кинга?

– Кино смотрел. Ужастик.

– Ваши олигархи опоздали к пирушке глобализации и не хотят этого понять. Они рвутся в реальность, которая уже поражена грибком кризиса, которая подгнила и грозит рухнуть. А они этого понять не хотят, они сами рвутся и народ насильно впихивают, страхом, обманом, чем угодно, в эту дыру времени. Только у Кинга лангольеры забирали глупых и ленивых, а в жизни лангольеры кризиса будут кушать и правового и виноватого.

– Короче, – вздохнул Виктор, – что нас ждет в худшем случае? С оккупацией или без? Вот для меня, человека простого, не столичного?

– Ну, если отбросить детали и частности… Европа упадет в пятидесятые, Россия – в тридцатые. Вы, кроме Ай-Ти, какие-нибудь профессии знаете? На пенсии или пособия, кстати, рассчитывать не стоит. Откуда они возьмутся, если денег не будет?

– Я был и в тридцатых и в пятидесятых. Только вот попаданцев будет много.

– Ну, тогда не так страшно. Разве что если совсем к началу века вылетите. Тогда будет больше цениться просто физическая сила. Хотя… Лично я там не был и гадать не буду. И вообще я вам, пожалуй, наговорил лишнего перед отъездом.

…Запах тающего снега стоял в воздухе. Весь день город приводил себя в порядок – сгребал снег, пилил упавшие деревья и сломанные сучья, убирал рухнувшие фонарные столбы и соединял порванные провода. Весь день, и ночь, и новое утро.

Потрепанный сквер Сталинских соколов ждал Виктора. Сияло солнце, и под его лучами снег таял, срывался с желтых листьев, освобождая березы и ели от непосильного бремени, оседал потемневшей губкой на полосах газонов и, обращаясь в воду, говорливыми струями исчезал в решетчатых люках, словно хотел исполнить свою последнюю песню.

За деревьями, чертыхаясь и размешивая грязь и снеговой кисель, ставили аппаратуру. На этот раз переход Виктора был легендирован под киносъемки, и со стороны Самолета по рельсам ездила камера. Все то же табло висело на стеле.

Гаспарян, в кепке и кожаном плаще, с матюгальником в руке, давал последние наставления:

– Не волнуйтесь. В прошлый раз вы нормально, четко шли. Так же и держитесь. Тропинцев! Тропинцева сюда!

– Все нормально будет, – шепнула ему Светлана.