Ответ Империи

— Для успокоения… А давайте так: я беру у вас все эти сувениры за пятьсот. Это ж два минимума первой группы, приличная месячная, на что еще ваш приятель рассчитывает-то? Мы не барыги, не спекулянты, мы коллекционеры. Вот меня чего зажгло, что мало ли, ваш этот друг возьмет и плоды своего труда… а ведь это — произведение! Это ж какой Левша… сохранить для людей хочу, а не то, чтобы.

"А ведь он, пожалуй, так и не отпустит, пока не продашь. И что делать?"

— А, слушайте, действительно, чего я, нанялся, что ли, ему произведения загонять? Если мало покажется, пусть другой раз сам и бегает. Я вон спешу, — и Виктор показал пакеты с продуктами.

…Григорий Аркадьевич отсчитал деньги знакомыми советскими купюрами по десять и двадцать пять, только пару раз попался зеленый полтешок с Лениным на водяном знаке. Союз существовал, как и доверие к "деревянным", иначе при такой сумме дома наверняка у хозяина дома скопились бы сотенки.

— Чаю?

— Ой, нет, вы извините, конечно…

— Да ладно. А приятель как-нибудь пусть сам заходит. Передайте, замечательная работа…

На лестничной клетке Виктор протопал пару пролетов и плавно утишил шаг, прислушиваясь, не щелкнет ли внизу дверь. Вверх бежать было бесполезно — в этом подъезде люк на чердак был замурован и лестница срезана. Виктор подошел к окну на площадке, с новой, коричневой деревянной рамой, обработанной чем-то вроде акватекса, приоткрыл фрамугу и глянул вниз. В лицо тут же дунул поток воздуха, как из опущенного стекла автомобиля, засвистел в ушах; возле подъезда никто не ожидал, кроме бабушек. Стараясь не хлопать, Виктор закрыл фрамугу и рванул по лестнице вниз. На переходе через Красноармейскую светофорный человечек дрыгал зелеными ножками; Виктор поспешил перебраться. В ушах стучало. Он оглянулся: преследователей вроде было не заметно.

С ближайшей остановки у кинотеатра "Родина" в его бытность можно было рвануть до Бежицы, на Горбатова, с поворотом у драмтеатра, или на Брянск-первый, если спусттиться от Первой Школы за Баней, пустой остов которой в нашей реальности был для пристойности картины задрапирован зеленой сеткой. Можно было и до Кургана и на Радицу — путем, обратным тому, что шли они с Краснокаменной в тридцать восьмом. Лучше всего было проскочить на Бежицу: там проще всего затеряться. Возможность столкнуться с самим собой Виктора уже не так волновала. Он чувствовал, что его гонит инстинкт, проснувшееся чутье, то самое, что в его советском прошлом было так развито у профессиональных воров и успешных карьеристов, иными словами — людей, первыми ставших на ноги в новой экономической системе.

Кинотеатр "Родина" здесь так и оставался "Родиной", и вокруг него на удивление мало что изменилось — почта на месте, парикмахерская тоже, и даже овощной в подвальчике, как в студенческие годы, с выкрашенным белой краской и перепачканным землей транспортером, подававшим картошку из бункера на весы, откуда продавец поворотом рычага сбрасывал ее прямо в кошелки. Все это давно уже в прошлом, сейчас фасуют в пакеты, и здесь, наверное, тоже…

4. Разорванная петля

Подошла маршрутка: как и в своей реальности, Виктор не обратил внимание на номер, увидев на табличке надпись "Дружба"; только здесь таблички были большие и висели в больших проемах над лобовым стеклом, как в старых автобусах.

— Граждане вошедшие пассажиры, просьба приготовить рубль за проезд! — четким голосом дикторши возвестил автоответчик. Возле водителя торчал небольшой ящик кассы с прорезью, куда надо было кидать деньги на черную резиновую гусеницу, что ползла под немного потертой крышкой из прозрачного полистирола, пока пассажиры отрывали билеты.

— Простите, десять рублей никто не разменяет? — обратился Виктор.

— Да это всегда пожалуйста!

"Боже, сколько тут у народа мелочи. Так и у нас когда-то было, а сейчас с какого бодуна она исчезла? Если на вопрос "А вы не найдете девяносто копеек мелочью?" ответить "Нет", у наших продавщиц такая реакция, будто им сделали непристойное предложение в циничной форме."

Кинув заветный рубль и оторвав черный (т. е. отпечатанный черным) билетик, Виктор плюхнулся в самолетное кресло, обтянутое бежевым полиэстеровым чехлом, с кнопкой сигнала остановки на подлокотнике. Квадратный салон с мягкой отделкой цвета кофе с молоком был полупустым. Окна были закрыты, сверху дул воздух из кондишена, а спереди и сзади мурлыкали шоколадные нашлепки колонок. Рядом с Виктором ближнее к выходу кресло заняла светлая шатенка старшего комсомольского возраста, с чуть пухловатыми губами, и фигурой, отличавшейся от пропорций западных фотомоделек того времени в несколько лучшую сторону: в ее стан и упругие бедра в объятьях темно-синего шелкового крепа под раскрытыми, как створки раковины, полами незастегнутой блестящей куртки, была добавлена та самая капля пышности, что встречается у античных статуй и побуждает стремление заронить семя вглубь почвы.