Ответный темперамент

– Черт, связался с пацанами, – проговорил он, трогая синяк под глазом и морщась. – Они дембель отмечали, выпивки было море… Им, конечно, лестно: летчик, герой с ними выпивает. Ну, а потом набрались – слово за слово, они мне в морду, я им в ответ, вот тебе и нате. Спасибо, Тань, – с чувством добавил он. – Если б не ты, меня бы, может, милицейский патруль подобрал. На работу бы сообщили, неприятностей не оберешься.

– Ты работаешь? – удивилась она.

Ей трудно было представить, что он ходит каждое утро куда-то на работу.

– Да, держат вот пока на подготовке летного состава, – кивнул он. – Все-таки заслуг у меня немало.

– Я знаю, – усмехнулась Таня.

После войны она часто встречала его фамилию в газетах. Глаза его прямо смотрели со страниц, и казалось даже, что они сверкают синевой, хотя фотографии были черно-белые.

– Ну, я пойду? – полувопросительно произнес Женя.

Он уже надел и брюки, и рубашку. Рубашка была надорвана у ворота.

«Надо зашить», – подумала Таня.

А вслух сказала:

– Женя, а почему ты со мной не встретился, когда с фронта вернулся?

Наверное, он не ожидал такого прямого вопроса. Но она и вообще говорила обо всем прямо, жизнь ее к этому приучила, а сейчас и вовсе не считала нужным изъясняться обиняками.

Это было единственное, что ей хотелось узнать у Жени, и это надо было спросить сейчас, потому что больше они не увидятся.

– Ну… – пробормотал он. – Ты же из Москвы уехала, и я же…

– Я в Тавельцево уехала, – перебила она. – Час на электричке. Ведь Берта Яковлевна тебе об этом рассказала, правда?

Когда в их доме на Ермолаевском снова начались аресты, хотя еще даже война не закончилась, Таня поняла, что отец был прав и спасение – вернее, надежда на спасение – состоит для них с мамой в том, чтобы уехать из Москвы. И единственной возможностью показался ей отъезд в Тавельцево. Конечно, это не называлось «как можно дальше», но ничего другого ей в голову не приходило. Ну не уедешь же куда-нибудь в белый свет на Крайний Север, когда мама беременна на последних месяцах!

Можно было, конечно, попробовать обосноваться в Тамбове, где ей помогли бы друзья – за четыре военных года, что она там прожила, их у нее появилось немало. Но Таня решила, что это слишком большой город для того, чтобы никто там не обратил внимания на жену и дочь изменника родины. А Тавельцево тогда, в сорок пятом, было глухой деревней, и дом, который отец купил перед войной, казался ей единственным надежным местом для незаметной жизни.

А маме необходимо было спокойствие, хотя бы внешнее, потому что отчаяние, в которое она впала, когда отец пропал без вести, было неизмеримо. Она твердила, что так и знала, что когда она все-таки вырвалась из Новосибирска и успела встретиться с ним в Москве, то чувствовала, провожая его обратно на фронт, что они больше не увидятся, и это ее страшное предчувствие оправдалось, и зачем же ей теперь жить, зачем же теперь все… Таня бросила университет, увезла ее в Тавельцево, с трудом устроилась уборщицей в деревенскую школу.

Перед тем как уехать из Москвы, она и зашла к Берте Яковлевне, соседке Саффо. И была уверена, что пунктуальная старушка рассказала об этом Жене.

– Ведь рассказала? – повторила она.

– Ну, рассказала, – нехотя подтвердил Женя. – А что ты на меня так смотришь? – В его голосе прозвучал вызов. – Теперь-то легко рассуждать! А тогда? Мало мне было фамилии этой – кто ж знал, что дед понтийский грек был, а их же всех после войны высылали! – мало что Димка пропал, так еще с тобой бы я тогда…

Он наверняка хотел сказать «связался», но все-таки не сказал. Таня удивилась этой неожиданной деликатности.

– Я летать хотел, – жестко, зло проговорил Женя. – Летать! Я об этом с детства мечтал, понятно?

– Понятно, – усмехнулась Таня. И, не удержавшись, напомнила: – От русской, как ты ее называешь, болезни тебя эта прекрасная детская мечта, однако же, не удержала.

– Слушай, вот учить меня не надо, ладно? – поморщился он. – Насчет этого меня, знаешь ли, партком учил, когда жена туда телегу накатала.

– Тебя поздно учить, – пожала плечами Таня.

«Неужели я его хотела? – думала она, глядя, как он надевает туфли, нервно дергает узлы на шнурках. – Вот сейчас, всего полчаса назад? Как странно… А может, я его и тогда только хотела? – вдруг пришло ей в голову. – Тогда, перед войной. Только не понимала тогда, что просто хочу его, не больше. Да в семнадцать лет ведь и не бывает «просто хочу» – только любовь бывает…»

Женя наконец обулся, так и не развязав шнурки. От этого туфли наделись на ноги криво и чуть не свалились, когда он шагнул к окну.

– Я лучше через окно, – объяснил он, хотя Таня ни о чем его не спрашивала. – Ну, пока.

Она не знала, как с ним проститься. Что ему сказать – до свидания? Свидания с ним ей совершенно не хотелось, и она была уверена, что никакого свидания у них больше не будет.

– Прощай, – сказала она наконец.

Все-таки когда-то они читали одни и те же книжки. Может, он не совсем еще забыл тот светлый дух, который ими тогда владел, и правильно поймет это старомодное прощальное слово: прощай – значит навсегда, без обещания встречи.