Ответственность религии и науки в современном мире

Вообще-то вопрос о технике – это вопрос человека, человеческий вопрос. Поэтому он обременен всеми коннотациями «человеческого способа существования»; и он все равно возвращает нас от вопроса о технике к вопросу о самом человеке. Но есть ведь и «вопрос самой Техники»; или техника как воплощенный в определенной организации бытия «вопрос», заданный уже отнюдь не на «человеческом языке». Есть такое расхожее выражение: «Ну, это вопрос техники»; то есть не нашего нравственного выбора, не Божественного повеления, не нашего желания или нежелания, не нового знания даже, а «просто техники, самой техники». Она перестала быть всего лишь нашим «протезом»; скорее она нас самих превращает в некий «протез» – причем, в принципе не очень-то и нужный. В самом деле, например, «в силу промышленного размножения оптических устройств человеческого зрения художника стало всего-навсего одним из множества способов получения образов, и художники Новейшего времени предпримут атаку на «самую сущность искусства», довершая тем самым свое самоубийство» (П. Вирильо. Машина зрения. СПб., 2004, с. 36). Эта «смерть искусства» неотделима от «смерти Бога» и «смерти человека». Если, согласно П. Валери, художник привносит свое тело, и, таким образом, искусство подволит к загадке тела (а человек и есть телесный дух и одухотворенное тело); и если, согласно П. Вирильо, «загадка техники подводит к загадке искусства», то, в конечном итоге, она вновь, но совершенно иначе, возвращает нас к загадке самого человека. Но уже загадке, не таинству.

В то же время она побуждает нас разомкнуть себя, свою «зацементированную идентичность», – к безусловной открытости Иному. Теории Техники – теории Машины (в ее абстрактном виде) еще не создано. Но совершенство современной техники изумляет, а предвидимое совершенство будущей способно пугать, вызывать страх и чувство фатальной зависимости от нее. Существует, однако, какая-то загадка этого технического совершенства, обеспечивающего и гарантирующего комфортность нашей жизни, неведомую прежним поколениям. (Непредставимое для них – привычное для нас; как же на самом деле изменился человек, – даже в области Представления!) Дело в том, что несмотря на все это растущее совершенство и надежность технического мира, он рано или поздно, но неизбежно дает вдруг фатальный сбой в каком-то месте и времени. И это кажется чем-то принципиальным, а не только досадной случайностью, ответственность за которую обычно взваливают на «человеческий фактор». Этот сбой столь же неизбежно влечет ужасные человеческие жертвы. Достаточно вспомнить хотя бы Чернобыль, трагедию «Курска», многочисленные и труднообъяснимые авиакатастрофы и т. п. Как будто бы человечество время от времени должно оплачивать жизнями это техническое могущество и совершенство, как раз и призванные гарантировать человеку безопасность и комфорт существования.

Но наибольшего совершенства эта техническая экспансия достигла совсем в другой области – а именно в области средств и приемов, способов ведения войны, уничтожения, подавления и подчинения, контроля. И это обусловлено не одними лишь экономическими и политическими обстоятельствами и потребностями; это также – и внутренняя загадка самой техники. Техника, далее, выявляет еще один – и, быть может, самый угрожающий и пугающий – феномен; наибольшее влияние на человека, на его формирование, как будто начинает оказывать не общение с другими (несмотря на «метафизическую трансцендентность» Другого, о которой изощренно говорят философы, другие все же подобны мне; род человеческий – не миф), а этот мир принципиально Иного, технический мир. Он ведь уже давно опосредует и наше общение, так что «непосредственное общение лицом к лицу» все более становится фикцией, утешительным самообманом. Техника, далее, удивительным образом совмещает в себе как кантовский принцип универсальности, так и ницшевский принцип дистанции (как различающего элемента). К технике так просто не подступишься – и без техники никак не обойдешься.

И вот вопрос: в каком же свете можно видеть, увидеть современную технику, которую выставляют напоказ именно затем, чтобы «существо» ее оказалось скрытым? И какими высказываниями мы можем о ней рассказать – и рассказать не то, что она сама о себе «сказывает»?