Ответственность

Но Кузька ничуть не обиделся.

— Вот и дурак. Если кому я не продам, то они ночью сами возьмут. Это уж закон жизни: какого товару в продаже нет — тот больше и воруют.

— Так уж все и воруют?

— Не все, конечно. Если все воровать станут, то у кого же красть? Нет, честных еще много.

Сначала Сеня думал, что если молчать, то Кузьке надоест говорить, но скоро убедился, что это неверно. Он все равно говорил.

— По-всякому люди воруют: кто силой, кто хитростью, а больше обманом. На том жизнь вертится…

Он продолжал говорить даже тогда, когда Сеня встал и пошел от него. Он тоже побрел за Сеней, раскачиваясь и сильно отмахиваясь длинными руками.

— Жизнь вертится, а людишки помирают один за другим. Все вот тут лягут, под кресты, под звездочки. Рядом будут лежать: злые и добрые, начальники и так просто, неизвестные люди. И на каждую могилку я, захочу, плюнуть смогу.

Он и в самом деле плюнул на чью-то могилу.

— Вот, видал?

— Дурак ты, — не оглядываясь, сказал Сеня и вздохнул, зная, что и на это Кузька не обидится. Ничем его не проймешь.

Ю. Рак все еще стоял на высоком крыльце, заложив ладонь за борт кителя и пронзительно глядя куда-то вверх. Его ежиковые волосы стояли непоколебимо, как проволочные.

— И он тут ляжет когда-нибудь. И я приду и плюну на его могилку, если захочу.

— А за что же? — спросил Сеня.

— У каждого человека есть за что.

— А если он на тебя?

— Он? Нет. Начальники над живыми любят покуражиться. Мертвых они уважают.

«ЭЙ, ПАРЕНЬ, ПОГОДИ!..»

Широко расставив ноги в солдатских сапогах, фронтовичка стояла на каменных плитах паперти. Правая рука, согнутая в локте, кулак под высокой грудью — как будто все еще сжимает автомат. На груди две медали. Стоит, как часовой. Что она охраняет?

Из распахнутых дверей доносилось певучее бормотание и возгласы попа Возражаева. Иногда старухи подпевали ему скулящими, повизгивающими голосами.

Увидав Сеню, фронтовичка спросила:

— А ты тут зачем?

— Живу я здесь.

— Разве на кладбище живут?

— Некоторые живут, которые здесь работают.

— Ты здесь работаешь! Почему?

Почему… А разве он знает, почему. Не желая отвечать на этот вопрос, заданный, как он считал, из простого любопытства, Сеня поднялся по каменным ступенькам и независимо прошел мимо нее прямо в церковь.

Сначала ему показалось, что в церкви очень темно и желтенькие язычки свечей только усиливают мрак. Потом он разглядел толстые пыльные столбы света, падающего из-под купола. А вот и сестры, они прижались друг к другу, и младшая крепко держится за локоть старшей. В ее испуганно расширенных глазах дрожат желтые огоньки. Черные старухи без движения стоят вокруг гроба, который словно плывет по волнам пыльного света.

Поп упругими шагами расхаживал около гроба, размахивая пустым кадилом. Он выпячивал грудь и поглядывал на девушек озорными блестящими глазами. Округляя румяный рот бабника, он бархатным голосом напевал что-то не очень скорбное, а, скорее, вкрадчивое, одурманивающее. На фоне тонкого старушечьего скулежа это выходило особенно противно, и было что-то стыдное, нечистое в том, что здоровый, жирный парень заодно с этими черными старухами.

«А ты тут зачем?» — снова зазвучал голос фронтовички, и, как недавно на паперти, он застал Сеню врасплох. Зачем он тут? И снова этот вопрос поднял в его душе темную бурю протеста против несправедливости, которая загнала его сюда. Мысль о собственной глупости еще не приходила ему в голову.

В волнах солнечной пыли плывет поп. В своем черном переливчато-поблескивающем балахоне он напоминает нахального голосистого петуха, скликающего куриное стадо. Но вот он, заглушая старушечий хор, громко запел ликующим и в то же время скорбным голосом. Под каменными сводами гулко застучали шаги. Еще не оглядываясь, Сеня понял, что это идет фронтовичка, и он сразу же решил, что идет она за ним.

Он обернулся. По солнечной дорожке, что пролегла от дверей почти через всю церковь, шла фронтовичка. Солдатские сапоги стучат по каменным плитам пола. Пилотка прочно сидит на пышных волосах. Рука все еще прижимает к груди невидимый автомат. Идет прямо к Сене. Подошла и приказала:

— Выйдем?

— Зачем?

— Там поговорим. Пошли.

Вот привязалась! Что ей надо? Не из тех ли она, кто приходил за ним, чтобы отправить в детдом? Ася говорила, что приходила какая-то. Уж не она ли?

Сеня пошел к выходу, прислушиваясь к стуку солдатских сапог за спиной. Идет не торопясь, видно, что она уверена: скрыться ему некуда. Только на паперти Сеня оглянулся. Шаги приближаются. Он спрыгнул с крыльца, завернул за угол и услыхал ее голос:

— Эй, парень! Подожди! Ты — Емельянов, да?

Вот теперь ясно, кто она такая, зачем пришла и откуда ей известна его фамилия.

Нет, подальше от нее! Так будет вернее.

Стоя на паперти кладбищенской церкви, она еще раз крикнула! «Эй, парень, да постой ты, постой!..» — и даже сделала движение, как бы намереваясь броситься вдогонку, но тут же и остановилась. В ее положении не побежишь. В ее положении можно только осторожно передвигаться и как можно меньше волноваться. Как будто волнение можно регулировать: больше-меньше?