Ответы на вопросы православной молодёжи

А потом, причастность к Церкви дала мне ощущение сословности. Я семинаристом очень остро ощутил, что в моей жизни что-то резко изменилось. Если я студент университета и куда-нибудь еду, я совершенно сам по себе и нигде, ни в каком городе никому не нужен. Но слова «я семинарист» — это слова чудесные. В любом городе, в любом селе, где есть храм, заходишь, говоришь «я семинарист», и тебе радуются. Это сейчас семинаристов много и много проходимцев и шарлатанов. А в советские времена семинарист это была такая редкость… Ты видишь, как люди тебя принимают, и понимаешь, что ты должен это отработать потом, потому что мы ничего еще не сделали для Церкви, для людей, для Бога.

Вновь говорю: у меня не было решения — «стану ездить с проповедями!». В Церкви есть такая поговорка: «За выбирачку — получай болячку!». То есть если ты начал метаться, срываться с места без крайней необходимости, искать новый храм или новую епархию просто «в поисках лучшего» — то в итоге Господь может «проучить» тебя. И ты окажешься в таких новых условиях, что с ностальгией будешь вспоминать о прежних, казавшихся «невыносимыми».

Я без своего желания, без всякой своей инициативы оказался у Патриарха, потом в православном университете, без особой какой-то своей инициативы начал заниматься публицистикой. Это казалось случайностями: вижу, что какая-нибудь чушь о Церкви говорится, берусь за перо, чтобы пояснить, в чем тут неправда. А затем, когда секты появились, уже об этом стал писать. И совсем уж неожиданным стало для меня предложение знакомого церковного журналиста, когда он предложил собрать и издать книжкой мои статьи, разбросанные по разным изданиям. Это было в 94-м году, и книжка называлась «Все ли равно как верить?». Я был настолько ошарашен, что даже вопрос о гонораре не стал обсуждать. Это, наверно, была первая книга о богословии, написанная языком журналиста. Отсюда и ее успех: 45 тысяч разошлись за полгода… А затем тот же издатель говорит: слушай, у нас еще бумага осталась, давай еще что-то твое издадим. Так появилась уже серьезная книга «Традиция, догмат, обряд», составленная на основе моих университетских лекций. Ну, а сделанное дважды уже становится привычкой…

— Как получилось, что у Вас — чуть ли не у единственного сегодня активного проповедника — столь романтическое отношение к христианству? Вы, кажется, готовы за Честертоном повторять: «Наша вера — авантюра, она похожа на детектив, где главная разгадка — в конце».

— А ведь правду сказал. Наша вера и в самом деле есть именно авантюра. Вот представьте (это реальный случай, рассказанный мне в Вильнюсе): сын-студент говорит матери: ну какие у вас в Церкви чудеса? Нету сегодня никаких чудес! А та отвечает: ну как же, сыночек, нет чудес? А со мной вот только что — разве не чудо было? Картошку надо мне было убрать, потому что назавтра заморозки обещали. Копаю-копаю, гляжу — солнце уже на закат, а у меня едва треть выкопана. Тут я и взмолилась: «Господи, помоги убрать, Ты же ведь ведь, мне зиму без картошки не прожить!» И я снова — носом в грядки. И, представляешь, до темноты действительно все убрала. Разве это не чудо?»

Вот эта способность обратиться к Богу по поводу картошки и есть величайшая авантюра. С точки зрения богоискателя-интеллигента это просто скандал: к Трансцендентному Абсолюту, Идее Идей, Высшему Благу — эта крестьянка обратилась по поводу какой-то обыденной картошки! Нет чтобы попросить Божество об утончении своего эстетического вкуса, о даровании терпимости, широты взглядов и политкорректности…

Да и во многих реальных религиях такое поведение тоже кажется неразумным: смирись, гордый человек, молись туземному духу, но не досаждай Небу. Представьте, что я оказал услугу Президенту. Он дал мне номер своего прямого мобильного телефона. Сказал: «Нужна будет помощь — звони!». Но я понимаю, что у меня есть право только на один звонок. Представляете, как я буду беречь эту палочку — выручалочку, от одного кризиса к другому все откладывая и откладывая свою единственную апелляцию «на самый верх». Конечно, я не буду звонить Президенту с жалобой на соседа, который опять залил мою квартиру. Вот и к Богу-Творцу во многих языческих религиях разрешалось обращаться только в самом крайнем случае — не когда «крокодил не ловится, не растет кокос», а когда гибель угрожает всему народу… Христианин же может к Творцу миров обращаться по пустякам и по семейному, запросто: «Отче».

Вы знаете, как-то в одной украинской газете я прочел молитву «Отче наш» на украинском языке. Русское слово «отец» по-украински «батька». Я сначала возмутился: «Надо же! Какая фамильярность, грубость!». Я до этого знал только одного «батьку» — Махно. А затем задумался и обрадовался. Это хорошо, что Владыку всех миров называют по-семейному: «батя».