Ответы

Тиран молчал. Волны размышлений пробегали по хмурому челу, тяжелый взгляд придавил цветок к блюду, расплющил его в попытке разглядеть за белым пятнышком нечто большее, чем хилые лепестки незатейливого кустарника. Старик, не шелохнувшись, держал на вытянутой руке удивительное подношение. Наконец Властитель прервал молчание:

– И что, такие цветы растут только в тех краях, где шелестят крылья ангелов?

– Они цвели и у нас, пока не пришел ты, – смело ответил старик, – это последний, не затоптанный железным сапогом, он твой.

Тиран протянул руку и пальцами, отягощенными перстнями и кольцами, осторожно, словно погружал их в плоть врага с тем, чтобы, ухватив за сердце, выдернуть его, еще живое и трепещущее, взял с блюда цветок тысячелистника.

Наберись смелости хоть один из присутствующих и оторви опущенные глаза от пола, увидел бы более редкое, чем огненный хвост кометы, явление – слезинку на лице Властителя. Единственным свидетелем невероятного факта случилось стать старику. Тиран, сжав цветок в кулаке, кивнул страже:

– Казнить.

Старик улыбнулся.

– Чему радуешься, смертный? – удивился Тиран.

– Она стоила моей жизни, – загадкой ответил старик, уводимый воинами из зала.

Пирующие равнодушно проводили взглядами привычную здесь процессию до дверей и обернулись к Властителю в ожидании приказов. На троне сидел сгорбленный, высохший, почерневший Маленький Человек с цветком тысячелистника в руке.

– Я возьму зерно, – воскликнет прослушавший историю читатель, – цветы мне никогда не нравились.

– Хорошо, – согласно закивает рассказчик, – тогда слушай.

Два здоровенных мулата, скорее напоминающих двуногих слонов, чем потомков Адама и Евы, без труда приволокли на плаху маленького человека. Они слегка расслабили огромные, блестящие на солнце мышцы рук, и безжизненное тело вывалилось из их объятий, как носовой платок из кармана, тихо, бесшумно, незаметно.

– Отсечением головы или более изящным способом? – обыденно поинтересовался Палач.

– Хозяин не уточнил, – ответили хором громилы и оставили несчастного старика наедине с его судьбой.

Палач взглянул на жертву и язвительно заметил:

– Для такого великана топор не подойдет. – Он порылся в карманах и выудил нож, которым ковырял в зубах после трапезы. – О, в самый раз.

Увидев лицо старика, он заржал, как безумный, хлопая себя по коленкам и вытирая слезы через натянутую на лицо маску.

– Лик свой скрываешь только от себя, – ответил на оскорбления старик.

– Не многие словоохотливы передо мной, – Палач сунул нож на место и взялся за топор, – последнее желание имеется?

– Желаю отведать пшеничное зерно, – старик подошел к плахе и уселся на нее, – всего одно.

– Странный у меня клиент, – подивился Палач и свистом подозвал к себе сына-помощника. – Слышал? Дуй на рынок, у главных ворот торгуют мукой, поищи на повозках, посмотри в спицах колес, пошарь в карманах у крестьян.

– Сделаю, – буркнул мальчик и, спрыгнув с помоста, исчез в толпе любопытных, начавших собираться поглазеть на действо.

Палач, протирая грязной тряпицей лезвие своего страшного инструмента, поинтересовался:

– Зерно тебе зачем, им не наешься? Может, вина, – он похлопал себя по поясу, на котором болталась кожаная фляга, – кислятина, жуть, но в последний раз сгодится.

Старик покачал головой:

– Зерно есть символ Божественного разделения единого на множество, символ Божественного познания самого себя, как бы со стороны.

– Чудны речи твои и попахивают богохульством, – перекрестился Палач.

– Что богохульного в том, что зерно, брошенное в подготовленную почву, становится тремя десятками таких же зерен, образующих колосок. Одно разделилось на множество, никто от этого не пострадал, только приобрел.

– Я лишаю людей голов, частенько множу их четвертованием, – засмеялся Палач, – что-то не похоже, чтобы кто-то из них остался доволен.

– Ты разламываешь зерно, а не сажаешь, – спокойно возразил старик, – ты разрушаешь себя на столько частей, сколько раз поднимал в воздух свой топор.

Палач опустил тяжелый инструмент на доски помоста.

– Я думаю об этом, старик, всякий раз, когда вижу перед собой шею очередной жертвы, но ответ прячется от меня.

– Вот, – послышался голос помощника снизу. Продравшись сквозь толпу, он бросил Палачу пшеничное зернышко. Тот протянул его старику: – Держи.

– Ответ прячется за твоей маской, – тихо произнес старик, бережно сжимая зернышко в ладони. – Вопрошающий разум и есть подготовленная почва, душа твоя может взрастить в трудах духовных колосок, разделить себя, подобно Богу.

– Не стать человеку подобным и равным Всевышнему, помрачился ум твой перед смертию.

– Не подобен и точно не равен, – улыбнулся старик. – Бог – это пшеничное поле. Слышал заповедь – Возлюби ближнего своего, выполни ее, встанешь колоском к колоску, зернышком к зернышку. – Он любовно посмотрел на «золотую» капельку в руке. – Вот и представь, какова должна быть Любовь к ближнему, чтобы превратиться в поле.

Первый раз в жизни у Палача тряслись руки. Старик покорно положил голову на плаху и сказал:

– Отдай ему это.