Ответы

При общении с богами трудно находить логические аргументы, пребывая в состоянии подчиненности и собственного умаления. Я сказал: – Ставлю подпись своей души, – и, оступившись на краю жертвенной площадки Храма (не забывайте, я пребывал в нирване), я скатился по каменным ступеням, ломая кости, выворачивая суставы, сотрясая внутренности и разрывая ткани, осуществив таким образом передачу своего бедного тела в руки Юм Кимила, освободившего мне место в лодке, скользящей по темным водам его царства.

Озерная рябь, дом на окраине притихшего пейзажа, помост, втиснутый в багет из северных гор с неестественно белыми шапками, и человек, не отрывающий взгляда от бесконечной рефлексии серо-зеленой воды. Что там, незнакомец, в глубинах временных наслоений и взвеси случившегося, речной рачок приветственно поднял бронзовую клешню, вильнула быстрым хвостом уклейка, или отразились от глаз твоих каменные ступени Храма Солнца, сбегающие то вниз, то вверх, всегда по-разному, в зависимости от положения взирающего.

Фотограф и Часовщик

Лица, лица, лица. Бесконечные гримасы, ухмылки, замороженные улыбки, остекленевшие глаза, сведенные скулы, безжизненные, в жалких попытках представить себя лучше и от того нелепые, будто глиняные слепки, пугающие видом посмертных масок с подвижными глазами и, пусть и прерванным, но дыханием.

Господи, какими же прекрасными они становились, когда он, их неожиданный повелитель, произносил – снято. Расслабленные лицевые мышцы возвращали истинное выражение глазам и губам, а выдох преднамеренно задержанного внутри легких облака обмана, сменялся счастливым вдохом новой порции жизни.

Лица, лица, лица. Какой пыткой оказалось его ремесло, каким душевным напряжением наполнила работа бытие мастера, какой халтурой обернулось искусство пойманного в сети объектива момента. Фотограф страдал вместе с клиентом, ерзающим на стуле перед ним, дрожащие руки прихорашивающейся перед зеркалом модницы заставляли трястись его колени, ладони покрывались той же испариной, что высыпала на шее смущенного франта, а глаз начинал дергаться заодно с непоседой малышом, активно стремящимся вывалиться из материнских объятий на каменный пол салона.

Сегодня посетителей не было, Бог миловал. Такие дни случались нечасто, жгучее желание оставить на бумаге собственную физиономию, как правило, отбивала хорошая (или отвратительная) погода, дни выдачи жалованья (в этих случаях физиономии оставляли на столах питейных заведений) и, не приведи Господи, вторжение вражеских орд. Из перечисленного выше списка к нынешнему «пустому» дню подходило прекрасное, солнечное безветрие начала весны. Неторопливые шаги прохожих, детские восторженные голоса и запахи набухающих каштановых почек, едва задев уши и ноздри Фотографа, проплывали мимо студии, и колокольчик на входной двери хранил молчание до наступления сумерек.

Прелестный день, сказал сам себе мастер художественного снимка и, прихватив заношенный плащ, достал из нагрудного кармана сюртука хронометр на серебряной цепочке, доставшийся по наследству от отца. Мелодично щелкнула пружинка, крышка с гравировкой «остановись, мгновение» обнажила циферблат – все три стрелки, и часовая, и минутная, и секундная застыли на цифре двенадцать.

– Тьфу, – чертыхнулся Фотограф и захлопнул хронометр, – не работает, ну и мне пора.

Через два квартала, на углу, по пути домой ему каждый раз попадалась на глаза вывеска «Часовая мастерская». Небольшая витрина была уставлена, увешана, завалена часами, часиками, хронометрами, настенными часами с кукушкой и каминными мраморными мастодонтами с грузными, медными стрелками. Фотограф даже как-то разглядел в самом углу, зажатый меж двух пузатых будильников, украшенных натертыми до блеска шапками-колокольчиками, настоящий морской секстант.

Туда-то и зайду, решил он, может, еще открыто. Закрыв дверь (звонок над входом стряхнул с себя пыль впервые за день), Фотограф набросил на плечи плащ и засеменил вниз по улице, в надежде на то, что время, остановившее свое бег в его кармане, так же задержит на рабочем месте часовщика.

Часовых дел мастер ненавидел свой мир, беспрестанно тикающий, вечно куда-то спешащий, но беспричинно останавливающийся вдруг и оглушающий своей мертвенной тишиной.

Пружинки, колесики, рычаги, трибы, вилки, муфты, мостики, стрелки, циферблаты – многочисленные обитатели мастерской, собираясь воедино, запускали, как бы прорвав плотину, течение Времени, но разбежавшись, развалившись, покинув свое собрание, подобно разъединенным строителям Вавилонской Башни, переставали находить общий язык и превращались в кучку мелких деталей, закупоривая стальным наносом Реку Отсчета секунд, минут и часов.

Мастеру приносили трупы подданных Его Величества Времени, а он вдыхал в них механическую жизнь, отправляя обратно на службу, но при этом был несчастлив.

Спросите, от чего? Ответа Часовщик не знал и сам, возможно, многообразие форм единого по сути процесса (течения времени) не приносило многогранности осознания сути самого существования (мастера).