Отыграть назад

Прибыла пара. Когда Грейс спросила, как прошла неделя, муж завел язвительный монолог о продюсере, в прошлом году купившем у него сценарий, но теперь, похоже, передумавшем ставить по нему фильм. Его жена с мрачным лицом сидела на другом краю кушетки, донельзя взвинченная, а муж все продолжал выстраивать пирамиду из антипатий и обид: на ассистента продюсера, который вел себя то пассивно, то агрессивно, явно не понимая, что в твоих же интересах любезно вести себя с людьми, если хочешь забраться повыше; на своего агента, которому понадобилось четыре дня для ответа на звонок, хотя на второй день его видели на обеде у Майкла, и он явно не возлежал на смертном одре, чтобы не суметь нажать несколько кнопок на телефоне.

Грейс, у которой голова шла кругом, то слушая, но не слыша, то делая вид, что слушает, кивала всякий раз, когда муж переводил дух, но не могла заставить себя перебить его, и от этого чувствовала себя просто ужасно. В свое время, когда она училась на выпускном курсе, бытовал студенческий анекдот, который казался ей тогда совсем не смешным. Два психоаналитика много лет каждое утро и каждый вечер ездили вместе на лифте – их кабинеты располагались по соседству. Один из них – мрачный, подавленный, согбенный от бремени обуревавших его пациентов проблем. Другой – всегда радостный и полный оптимизма. И вот после долгих лет таких разительных контрастов, мрачный психоаналитик обратился к своему коллеге: «Видите ли, я не понимаю. Наши пациенты переживают столько ужасных страданий. Как вы можете их целыми днями слушать и по-прежнему оставаться счастливым?» На что его коллега ответил: «А кто слушает-то?»

Грейс слушала всегда. Но сегодня, именно теперь, она просто не могла слушать. Не могла слышать.

Жена ерзала на месте, явно все больше возмущаясь после очередного словесного убийства, происходившего на другом конце кушетки. Актрисы, которая должна была пробоваться на роль, но явно была старовата. Молодого фаната Тарантино из числа посещавших семинар мужа по сценарному мастерству и пожаловавшегося на него в Фейсбуке, заявив, что он ничего собой не представляет, потому что по его работам не сняли ни одного фильма. Свояченицы, настаивавшей, что в этом году они все отправятся на Рождество в поганый Висконсин. Но это же смешно, потому что она их даже не любила и всегда доставала старшую сестру, его жену. Так с чего она взяла, что они целое состояние потратят на билеты и проторчат в аэропорту в самый суматошный день года? Это лишний раз доказывает, насколько она одержима бредовыми идеями.

– Да? – спросила Грейс.

Жена еле слышно выдохнула.

– Тут все дело в мамаше Сары, – продолжал муж. – Несколько месяцев назад она позвонила Саре и сказала ей, чтобы та забрала Коринн обратно на Мэдисон-авеню жить с нами. Знаете, как будто она может совать нос в дела моей семьи.

– Стивен, – угрожающим тоном проговорила жена.

– Но моя жена вежливо отказывается. Потому что она моя жена, а Коринн – моя дочь. И какие бы проблемы у нас ни возникали, мы справляемся, спасибо, без ее мамаши. Но теперь мы должны делать вид, что ничего этого не было, а потом лететь к черту на кулички на этот проклятый пудинг.

Грейс поняла, что должна сказать. Знала, что должна сказать хоть что-то. Но не сказала ничего.

– Они волнуются за меня, – заметила Сара, его жена. – Точно так же ты бы волновался за Коринн, если бы у нее случились неприятности. В семейной жизни.

– Я же вернулся, – раздраженно буркнул муж, словно это географическое перемещение сводило на нет все сопутствовавшие проблемы.

– Да, и они это понимают. Они знают, что мы пытаемся наладить жизнь, и просто хотели, чтобы все мы… – Грейс, посмотрев на мужа, заметила, что это «мы» не убедило его так же, как и его супругу. – …Поддержали друг друга на Рождество.

Он мельком глянул на нее и сказал:

– Я еврей, Сара.

– Мы все евреи. Не в этом дело.

И тут он взорвался. Это была его очередная «песчаная ловушка», раньше они во время сеансов в нее не попадали, но она так походила на остальные (его карьеру, постоянное вмешательство родителей, внезапно исчезнувшее безоговорочное обожание со стороны дочери-подростка), что Грейс могла из своего удобного кресла заранее увидеть подъемы и спуски оставшихся сорока минут их сеанса. А он все бушевал, а обе женщины как-то необычно молчали. Грейс глядела поверх их голов сквозь жалюзи, закрывавшие окно, на фигурные рамы и на оконное стекло, покрытое слоем нью-йоркской грязи. Раньше она давала Артуру, консьержу, немного денег, чтобы тот вымыл окно, но это было давно. Она подумала, что могла бы выскользнуть и сама его протереть, и никто даже не заметит. Вот тогда она по крайней мере сделала бы что-то значительное, и в окно заглянуло бы солнце. Если солнце вообще было. Она вдруг поняла, что не может вспомнить, солнечный ли сегодня день.