Отыгрыш (СИ)

Двадцать второго июня она тоже собиралась в лес. На целый день. Девчонки зашли за ней, она разволновалась, что ещё не готова — мама куда-то прибрала эти вот самые злополучные парусиновые тапочки. Наконец, вышли. А навстречу — соседка баба Таня, волосы из-под платка выбились, взгляд растерянный: "Девчата, радио слушали? Война!"

Почему-то в тот момент Зине совсем не было страшно. И представились не танки из фильма "Трактористы" и даже не трехлинейка, которую доводилось держать в руках на осоавиахимовских занятиях, а что-то из "Войны и мира"… что-то, чему есть место в прошлом и в книжках, но не в настоящем, не в этом солнечном воскресном дне.

И, шагая рядом с подругами в райком комсомола, она в такт, да не в лад мысленно твердила запавшие в память стихи Дениса Давыдова о партизанах той войны:

И мчится тайною тропой
Воспрянувший с долины битвы
Наездников веселый рой
На отдаленные ловитвы.
Как стая алчущих волков,
Они долинами витают:
То внемлют шороху, то вновь
Безмолвно рыскать продолжают…

И когда три сотни комсомольцев, знакомых Зине и не знакомых, но все равно — ее товарищей, — прямо здесь, в большом зале райкома, писали одни и те же слова: "Прошу отправить меня на фронт", она вывела на аккуратно вырванном из чьей-то школьной тетради листе: "Прошу направить меня в партизанский отряд…"

А оказалась в истребительном батальоне. Вместе с некоторыми из тех, кто просился на фронт.

Грозно звучит, по-военному: "истребительный батальон", "патрулирование". На самом же деле — обычное хождение вдвоем-втроем по городу, только долгое-предолгое, иной раз кажется — бесконечное. И одежка собственная, повседневная, привычная, и обувь своя, разношенная, удобная… Так поначалу кажется, а потом все равно стаптываешь ноги до кровавых мозолей.

А ещё постоянно ждешь: не взлетит ли в небо ракета? Это значит, вот-вот начнут бомбить, надо со всех ног мчаться с докладом к командиру, известить, предупредить, чтобы жители спускались в бомбоубежища. А сами… а самим — как повезет.

В первый раз им с Тамаркой не повезло двадцать два дня назад, возле железнодорожного техникума. Зина уткнулась носом в пахнущую сыростью траву и прикрыла голову руками. Не потому, что так учили, а чтобы спрятаться от панического страха. Над головой надрывно загудело, а потом ухнуло так, что земля ходуном заходила, и на спину что-то посыпалось — будто бы горох из порванного мешка. Зина не сразу услышала тишину — да, оказывается, тишину порой труднее услышать, чем крик и грохот. Неуверенно поднялась — и ноги чуть было снова не подкосились: прямо перед ней зияла воронка.

Какое там "не повезло"! Еще как повезло! "Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!" — в который раз подумала Зина — и снова устыдилась: комсомолка, а как вспомнишь — лезут в голову бабкины суеверия.

Нет, надо думать о хорошем, чтобы приснился лес.

Он и приснился. Летний, светлый… но почему-то было жутко. Зина знала, что не может выйти. Она не заблудилась, нет, вот утоптанная тропа, да и люди рядом — вон, в сосняке Тамаркин сарафан белеет. Но там, за лесом — что-то очень плохое, опасное…

— Зинка!.. — ее тряс за плечо Пашка, веснушчатый мальчишка из другой школы. Давно пора было думать — "из нашего батальона", но так было привычнее. — Зинка, слушай!

"…Возникла непосредственная угроза городу.

Приняв на себя командование Орловским оборонительным районом, ПРИКАЗЫВАЮ:

Первое. С нуля часов тридцатого сентября считать город Орёл и окрестности на военном положении. Всякое нарушение установленного порядка пресекать всеми имеющимися средствами…"

— А времени-то сколько? — почему-то шепотом спросила Зина, хотя никто уже не спал.

— Пяти ещё нет, — торопливо ответил Пашка. — Подожди, слушать не мешай.

— Что будет-то? — ещё тише, уже ни к кому не обращаясь, прошептала Зина.

"…Всё трудоспособное население…

"…в возрасте от шестнадцати до шестидесяти двух лет, за исключением…"

Клавдия Дмитриевна Шкопинская подняла руку ладонью вперед, прося собеседника помолчать. Привычный жест, мгновенно устанавливавший тишину в классе, был хорошо знаком Саше Кочерову, и он остановился на полуслове. Хотя и торопился: забежал перед работой к соседке и бывшей своей учительнице узнать, нет ли письма от ее дочки Лиды — и, если уж совсем честно, нет ли там слова-другого о нем…

"…объявляется мобилизованным на оборонительные работы…"

— Что-то происходит, Саша, — неторопливо, ровно, будто бы размышляя вслух, заговорила учительница. — Что-то очень важное. Прямо скажу: я уже забеспокоилась. Потому и Лиду попросила остаться в Москве. Объяснила тем, что не следует ей прерывать учебу. Это не ложь. Хотя я и не думаю, что полуправда лучше лжи, но…

Она помолчала, пристально вглядываясь в лицо Кочерова.