Отыгрывать эльфа непросто! Книга 2.

Уже знакомый по предыдущему движению клинка, тонкий присвист раздался, когда вскинутый над головой меч неожиданно ушел назад и вниз. Чтобы в следующее мгновение рвануться в страшном, даже на вид, нижнем ударе, так нелюбимом щитоносцами за свою неожиданность и страшные калечащие раны от которых уже не встают.

Окончив показ, застывший в передней стойке дроу блеснул угольками зрачков и продолжил лекцию:

— Теперь смотри и слушай dalharuk, как Killian Alure Doerain oloth звучит в тишине ночи.

После этих слов, буквально взвившийся в воздух, Valsharen Rillintar взорвался чередой ударов, слившихся в танец — танец тьмы, стали и необычной, тонкой мелодии разрезаемого воздуха. Странной, ломаной, мелодии, в которой перемежалось веселье и грусть, ненависть и любовь, больше похожая на дикий животный экстаз…

Семь секунд волшебства…

Спокойный, кажущийся, ледяным голос пригоршней холодной воды отвлек от затихшей музыки.

— Тебе не стать боевым магом, движением длани обрушивающем небеса на объятых ужасом врагов. Даже ценой жизни и разрушения энергооболочки ты не сможешь кинуть огненный шар или вскипятить кровь во вражеском теле…

С каждым скатывающимся кусочками гравия словом небольшие березки, находившиеся на этой маленькой, залитой светом кусочка луны полянке, принялись с шелестом опадать. Нет — не так! Они соскальзывали и, втыкаясь белеющими в темноте косыми срезами в покрытую ковром травы землю, замирали в подобии жизни. Уже мертвые, но не осознающие этого.

— Не стать тебе и клириком, передоверив свою месть какому-нибудь завалящему божку.

Шелест слов приближающейся фигуры, окутанной покрывалом теней, заставил пробудиться в глубине синих, как само небо, наполненных мукой и отчаяньем глаз, надежду. Надежду и кое-что еще. Кое-что, растущее в груди с каждым услышанным словом и каждым ударом сердца…

Месть! Сладостное чувство, заставляющее жить даже вопреки смерти.

— Но я могу научить тебя танцу. Танцу Меча и Тьмы. А уж кого пригласить на этот танец…

Улыбка больше похожая на оскал на мгновение блеснула на обращенном к человеческому детенышу лице…

…

Дернув головой, отгоняя воспоминания, Ссешес еще раз критически рассмотрел всплывшую в голове мысль — "Семь секунд! Семь жалких секунд! Докатился! Срочно тренироваться, пока жиром не заплыл". Пообещав себе устроить тренировку, максимально приближенную к боевой, дроу поприветствовал подошедшего Лешего:

— Здравствуй, Дух Чащи. Чем порадуешь?

В ответ прозвучало:

— Глава… Тут мне надысь яиц предложили… — пряча ехидную ухмылочку в бороду, Леший выложил на пенек сваренные вкрутую крашанки. — Договориться хотят…

…

Работа по освобождению подземелья от грунта началась с самого утра и почти сразу чуть не закончилась. Просто кусок брезента за два часа работы дорвали окончательно. Он просто стерся о пол коридоров и начал по ниткам расползаться. Так что если бы не сбитые Сергеичем из жердей и остатков брезента грубые аналоги тачек, земельные работы пришлось бы прекратить.

А к полудню — когда все уже от усталости ноги еле передвигали, у дроу был уже наготове котелок с каким-то подозрительным декоктом. После чего вместо обеда начался второй сеанс марлезонского балета. На многочисленные комментарии из разряда — 'Может все же пообедаем? Ссешес только ухмылялся и предлагал выпить приготовленного зелья. И действительно, после пары глотков чувство голода у всех пропало, а в теле стала ощущаться какая-то подозрительная легкость.

19.08.1941 Поздний-поздний вечер, лагерь партизанского отряда, Пуща, Белоруссия

— Сейчас, сейчас, потерпи! Вот уж непоседа, прости Господи… — старшина роется в мешке, а рядом нетерпеливо подпрыгивает и хлопает крыльями Глау. Привычная уже сцена, означающая, что Большой Мам непозволительно долго ищет вечерний патрон. Но сегодня у нее на одного зрителя больше. Тощий чумазый парнишка смотрит на дракончика во все глаза, забыв даже о чае, куда старшина щедрой рукой плеснул сгущенки.

Цепкие коготки на пальчиках, покрытых мельчайшими полированными чешуйками, вцепились мертвой хваткой в вожделенную 'конфетку'. Издав легкий стрекот, больше приличествующий какому-то воробью, дракоша закатил глаза и самым кончиком длинного раздвоенного языка принялся с урчанием облизывать пулю, держа патрон, как заядлый алкоголик бутылку.

Умильное выражение лица старшины после начала облизывания немного изменилось, и он уже в который раз высказал свое отношение к происходящему. Фраза уже настолько часто повторялась Сергеичем, что все в лагере знали ее наизусть.

— Ну ведь гадость же?