Отыщите меня

Одно дело читать про войну, видеть в кино, играть понарошку в «казаки-разбойники», в «белых-красных» или в индейцев, и совсем другое — видеть войну собственными глазами. Как только началась война, почему-то сразу исчезли солнечные дни. Ленинград стал серым, промозглым и хмурым. Низко нависали темные облака, и город был черным. Бомбежки следовали днем и ночью, шипели фугаски и зажигалки, раскалывались стены, из окон вырывались языки пламени и густой дым. По ночам ползали в темноте неба тонкие лучи прожекторов, как длинные щупальцы. Улицы больше не освещались, дворники в передниках перестали подметать тротуары. На сохранившихся стеклах окон появились белые кресты. Выходили на дежурства ополченцы. Теснились в убежищах обезумевшие от страха люди, словно готовились к приходу смерти. К вокзалам в первые же дни устремились потоки беженцев, но никаких поездов на эвакуацию людей не хватало. В затишье, когда разрешали, выходили за ворота Мигель и Ганзи. Детдом тоже не успели эвакуировать. Так и висела у входа светлая табличка — «Детский дом „Спартак“». Школы переоборудовали под госпитали и воинские части. По улицам проходили колонны бойцов, проезжали танки, пушки, машины. Остановились трамваи, бульвары опустели. Люди, кроме Военных, прятались в домах, словно хотели переждать все беды и тревоги. Появилось слово «блокада», стали поступать вести с Большой земли. Все произошло так быстро, будто давно это началось.

Мама приносила крошечный паек и каждый раз делила на целый день. Иногда в столовой получала два Крохотных подрумяненных пончика, мелко нарезала, закладывала в кастрюльку и варила суп. Сверху плавает пять-шесть пятнышек жира, и горячий суп кажется очень вкусным. Ели вдвоём, но мама иногда приглашала тетю Клаву, если та дома, а не в ополчении. Водопровод и отопление не работают, все по очереди носят снег в бидончике. Снег почему-то ослепительно белый, а когда растает, то вода синяя, мутная. Большая квартира незаметно опустела. Одни жильцы эвакуировались, другие переехали к родственникам. Оставшиеся в квартире напоминали временных постояльцев. Ранее незаметный кот Ленька теперь все время лез на глаза и раздражал своим видом, а прежде его искали, бегали за ним и ловили, чтоб поласкать, покормить, поиграть, и Ленька жил как хозяин всей квартиры, находя себе место то в одной, то в другой комнате. Сейчас в опустевшей квартире ему нет приюта, он бродит неприкаянный, мурлычет и мяукает, что-то выпрашивая. Кто-нибудь наливал ему в плошку теплой воды, и он лакал ее, как молоко.

Коридор и прихожая превратились в свалку. Ненужные вещи и разную рухлядь никто не прибирал, и постепенно все пошло на топку. Каким-то чудом жильцы раздобыли железные печки-«буржуйки». Круглые жестяные трубы вывели в форточки и теперь варили, кипятили чай, растапливали снег на «буржуйках». Тетя Клава по-прежнему была расторопней всех, кому-то помогала уехать, другим советовала, как экономней расходовать голодный паек. Это она, наверное, достала всем по «буржуйке»…

Ели и спали не раздеваясь, умывались снегом или ополаскивали только лицо и вытирали глаза влажным полотенцем.

За скудным пайком выстаивали в длинных очередях. Слово «голод» упрямо ползло по городу. Появились на улицах первые больные от голода. Они шли пошатываясь и словно блуждали в открытом пространстве. Напротив дома у мостика ходил бледный мужчина и никак не мог найти дорогу. Он медленно кружился на месте, пока не упал в снег, его подобрали мертвым. За короткое время люди привыкли к чужой смерти и, уже не останавливались, когда на санках или доске везли умерших, закутанных в коврики, одеяла, пледы.

Тетя Клава помогла похоронить дочку совсем ослабевшей соседки, завернула наглухо в одеяло и отвезла к Неве. Люди умирали, как говорили, не от голода, а от воспаления легких, словно появился какой-то микроб новой болезни и распространилась неизвестная человеку эпидемия. Спичек в квартире не было, занимали друг у друга угольки или ходили к домам, которые догорали от обстрелов или бомбежек. Однажды рано утром мама не сумела донести угольки, она упала в снег, и за ней сходила тётя Клава. Уложили маму в постель, на работу она не пошла. С самого начала войны мама работала в каком-то секретном ведомстве переводчицей. Бумаги домой не приносила, портфель с собой не брала. По вечерам тоже не работала, потому что было темно. Когда заболела, то почти не поднималась с постели. Щеки у нее запали, нос стал острым и тонким. Глаза провалились. Лицо мамы казалось не настоящим, а будто нарисованным. Пальцы стали непослушными, ничего взять и держать не могли, хотя еле-еле шевелились, что-то нащупывали и искали.

Неожиданно пришло короткое известие от отца. Это опять была открытка, но чуть ли не годовой давности. Он сообщал, что находится в какой-то северной стране и вскоре должен прибыть на Родину. Маме открытку читали вслух, и она слегка улыбалась. Тетя Клава подбадривала ее и говорила, что все ждут прорыва блокады.