Овидий в изгнании

— Не совсем. Дафна, избегая Аполлона, могла превратиться в лавр. Прозерпина, томясь в твердых объятиях дяди, не могла освободиться, сбросив свою идентичность. Благодетельная способность перестать быть собой — привилегия смертных, богам недоступная. И Кианея, обреченная быть клубом стареющих рыболовов и бесплатным катком на зимних каникулах, и Сирены, бессвязно жалующимся девичьим ртом грызущие полуживую сельдь в крючковатых лапах, — все они счастливей Цереры, которой величавая слава законодательницы не выкупит слез и пеней обездоленной матери. Мы способны на самозабвение — но боги, давшие нам эту способность, создали ее из ничего, ибо сами ее лишены.

— Это в протокол заносить? — спрашивает Петя.

— В общем виде, — говорит Дисвицкий. — Как предварительные выводы при осмотре трупа.

— При чем тут этот солипсизм? — неприязненно спрашивает Валентин Михайлович. — У нас мозги по полу, даже ногами ходить неприятно, а ты, Платон, братьев Гримм разводишь в протоколе.

— При чем? — переспрашивает Дисвицкий и обращается к убойному отделу: — Коллеги, я хочу вас попросить об одной вещи. Вы мне позволите небольшую историю, чтоб ответить на повисшую в воздухе, сладковатом от невольно присутствующего В. А. Недоручко, претензию Валентина Михайловича?

— Не вопрос, — отвечает убойный отдел, который, в отличие от Пети, не впервые видит Дисвицкого на месте действия и потому предвкушает забаву.