Овидий в изгнании

Он спустился на улицу. Амулет все еще вел его нужной дорогой. Повинуясь его движениям, он свернул налево в проулок, увернувшись от чьего-то арбалетного болта, пущенного наискось из темноты (не опасно, потом разберемся), и достиг до какой-то избы, с виду ничем не примечательной. Солома на крыше выглядела так, словно скотина давно уже ее объедала. Печная труба завалилась. Выдропуск ударил рылом в набухшую дверь, она приоткрылась. В углу стоял бочонок из-под даранской сельди; Выдропуск, не зная точно зачем, грянулся в него всем корпусом, разбив в доски, и ощутил неожиданный прилив силы. Справный кабан, сказал он себе с удовольствием, должен знать, куда соваться, а куда нет. Он вышел на середину жилья, озираясь, для чего привело его сюда чутье, и вдруг солома под его копытами провалилась, он взвизгнул и беспомощно рухнул всей своей тяжкой тушей вниз, в мрак и тлень глубокой западни.

Хорошо хоть колов не натесали, подумал он, осторожно подымаясь. Вот тебе и справный кабан. Не говори гоп.

Но, кажется, попал он туда, куда ему было надо. Если он не ошибался, это был Подклет Раздола – то самое место, где, по устойчивому поверью, Славурон бережно хранил свою Смерть. Если так, оставалось ее найти.

Он медленно пошел вдоль стены, изострив все свои звериные чувства. И вдруг в углу багряно осветился очаг и склоненная женская фигура перед ним.

«Выдропуск, – позвала она, – али ищешь здесь чего?»

Когда, по его мнению, они достаточно оторвались от погони, он устало сел под деревом и принялся зашивать порванное рогатиной плечо. Девчонка, решившись наконец отойти от его руки, к которой она жалась с того момента, как он отбил ее у гридина, осторожно вошла в реку. Выдропуск пристально смотрел на ее движения. Тихо разводя воду руками, она вдруг сделала резкий шаг вперед, словно поскользнулась, и с торжествующим криком («Не шуми, выдашь», – хотел было сказать Выдропуск) выбросила ногой на берег большую перламутровую рыбу, пойманную пальцами. Она запекла ее, а выдранные жабры, багряные и маслянистые, приложила к плечу Выдропуска, и боль сразу унялась. Потом, достав из его холщового мешка ложку, она натерла ее жабрами до яркого блеска и сказала: «У нас в деревне ими поставцы полируют. А еще от них веснушки сходят». «У тебя нету», – сказал Выдропуск. «Вот поэтому», – сказала она.

Она успела измениться.

Впрочем, памятный Выдропуску кривой кинжал на поясе остался тот же. И свободный разлет бровей, из-под которых пронизывающе глядели бирюзовые глаза, – этот разлет, этот взгляд, кажется, ничто не могло загубить и осквернить.

«Здесь нет Смерти Славурона, – сказала Роксолана, пристально наблюдая за ним. – Если ты за ней пришел, то втуне».

«Неужели погубит? – подумал он с быстротой, с какой растут, пожалуй, лишь совсем чужие дети. – Или… нет? Или еще любит?»

«Что мог ты мне дать, Выдропуск? – спросила она, словно читая его думы. – Свободу? Под которой ты понимаешь ночлеги на сырой земле под рябиной, от которых ломит поясницу, и сырое мясо, распаренное под седлом? А ведь я женщина… мне детей надо. Мне их хочется, Выдропуск. И чтобы над их колыбелью была крыша, а не степное небо».

И вот поэтому ты…

«Ты хочешь, должно быть, меня осудить? Не стоит. Никто, кроме тебя, в этом не виноват. Славурон дает мне корм, кровлю и покой. И надежду, что моя жизнь сможет пойти другой дорогой. Ты хочешь, чтоб я эту надежду снова променяла на твою постылую свободу?»

Она резко встала.

«Здесь нет Смерти Славурона, зольх, – повторила она. – Он ждал тебя и позаботился об этом. А вот твоя Смерть… она здесь есть».

Она достала из тисового ларца черную головню и подняла над головой. И когда он еще глядел на нее, невольно отступая и обнажая страшные, но бесполезные клыки, она в розмах метнула головню в огонь.

И тотчас резкая боль, пронизавшая его руки и грудную клетку, принесла ему двойное знание, в котором не было блага.

Он человек.

И он умирает.

Младший сантехник сложил блокнот Муми-троллем вверх.