Овраги

Против такой программы возражений не оказалось, а вопросы были самые пустяковые: «Где курей держать?», «Как на двадцатый этаж воду носить?», «Где белье сушить?», «Что старикам будет, если они не пожелают — по красной планете ездить?»

На все вопросы Игнат ответил скопом:

— Я показал вам дорогу, откуда мы пойдем и куда придем. Про курей и стариков будем решать в рабочем порядке. Колхоз, к которому присоединится сельсовет, школа, медицина и прочие службы совместно с колхозными полями, лугами и пастбищами, будет обнесен каменным забором, чтобы мужики не бегали на шабашку, а бабы в город на базар. Исходя из этих соображений, как только сойдет снег, примемся возводить кирпичный завод и ликвидировать овраги. Кто против? Никого нету. В таком случае запомним: деревни Сядемки нет, а есть колхоз имени моего друга и соратника товарища Хохрякова. И нет мужиков и баб, а есть колхозники и колхозницы. Подходите к Семену Ионовичу Вавкину и записывайтесь в порядке очереди. Неграмотные ставят кресты.

Собрание происходило на риге Федота Федотовича. Кто-то, видно, поспешил, не притушил цигарку, и солома загорелась. Тушить пожары в Сядемке было нечем. Публика, забрав свои табуретки и скамьи, разбегалась, рига сгорела, а сельсовет признал решение собрания недействительным. Инструктор райкома растолковал Игнату: вопросы приема в колхоз надо решать индивидуально, по каждому двору и только после того, как двор сдаст колхозу в пай продуктивный скот, коров, овец, коз и свиней, а также сельскохозяйственный инвентарь, только тогда владелец двора и его иждивенцы могут считаться колхозниками.

Игнат и Семен принялись обходить дворы. К их удивлению, поступило не больше двадцати заявлений. А к лету 1928 года оказалось и того меньше. Всего одиннадцать дворов. У колхоза не было ни зерна, ни корма, ни конюшни. Однако председатель райисполкома Клим Степанович Догановский, стараясь использовать все имеющиеся в наличии возможности для того, чтобы по проценту коллективизации район не плелся в хвосте, не только распорядился показывать этот дикий, бумажный колхоз в сводках, но сам лично переправил цифру 11 на 21.

Таково было положение дел в колхозе имени Хохрякова, когда сани с Платоновым и Митей остановились у дома исполняющего обязанности председателя Семена Ионовича Вавкина.

ГЛАВА 9 ЦИФРЫ ЗНАЮ, БУКВЫ — НЕТ

Крыльцо в доме Вавкина было высокое, боярское.

У крыльца, держась за оглоблю пошевней, в голос ревела баба. Рядом топтался высоченный парень с маленьким, как у лилипута, лицом.

— Знакомьтесь. Наш активист, заведующий разумными развлечениями, — указал на него Емельян. — По крещению — Петр Алехин, а по-сядемски — Петр великий. А какой он, к черту, великий? Ему приказано доставить кулака Орехова в район, а он до сей поры не чешется.

— Хозяйка не желает, — вяло выговорил Петр.

— Чего не желает?

— Чего, чего… Не видишь, ехать не желает…

Митя глянул в пошевни. Там лежал бородатый мужик с закрытыми глазами.

— Не слушай его, Емельян! — ревела баба. — Я сама хошь куда поеду, да хозяин помирает… Язва открылась… К самому Семену Ионычу бегала, доказывала, что его до района не довезти… А Семен бумажки перекладывает… Обождите до завтрева, я ему отвар заболтаю… Ему фельдшера надо.

— Давай, Ульяна, езжай, — велел Емельян. — А то тут товарищ сурьезный, из округа прибыл. Осерчает.

Кулак вдруг выпрямился да простонал так зычно, будто его переехала машина.

— Комедию играешь? — Емельян подошел к пошевням. — Язва у него! Вон какую печку наел… Что посоветуешь, товарищ тысячник?

У Романа Гавриловича дернулись желваки.

— Хлеб сдал? — спросил он.

— Нет. На него пятикратный штраф наложили.

— Заплатил?

— И штраф не заплатил. А хлеб у него есть. Беднота ему сбрую несет, ведра, холсты, а он за это зерно отсыпает.

Заметив укор в зеленых, как дикое стекло, глазах Мити, Роман Гаврилович рассердился.

— Так чего церемониться? Постановление от пятого августа есть? Есть. Везите, и дело с концом.

— А бабу как? — вяло поинтересовался Петр. — Вожжами вязать?

Ему явно не хотелось пускаться в дальний путь к вечеру.

— Не хочет садиться, — сказал Роман Гаврилович, — пускай ногами бежит… Пошли, Митя.

Под бабий вой они поднялись на крыльцо и вошли в теплый сумрак чужого жилья. В первую минуту Мите все показалось очень грязным: и печь, и длинные скамьи, и шайка под глиняным рукомойником, и закопченная кринка.

Ни Вавкин, ни человек, сидящие за столом лоб ко лбу возле папки с бумагами, не обратили на вошедших внимания.

— Не она… — повторял человек с узким, заношенным лицом, следя за бумажками, которые перекладывал Вавкин. — И это не она… и это не она…

— Не дадут нам покоя, Макун, — закрывая сальную папку, поднялся хозяин. — Одну выдворили, других принесло…

Был он, как обычно, босой и в исподниках.

— Бог в помочь, Семен Ионыч! — не смущаясь, провозгласил Емельян. — Ладно тебе бумагу слюнявить. Радуйся! Еще двух колхозников добыл!

С полатей донесся дребезжащий старческий голос:

— Кашки подадут?