Овраги

— Папаша, стукну! — цыкнула было жена Семена Настя, но, уразумев, кто такой Платонов, принялась раздувать самовар. Семен натянул штаны.

— Значит, ты и есть тысячник? — спросил он Митю.

— Не тысячник, а двадцатипятитысячник, — вмешался Роман Гаврилович. — Тысячниками величали купцов толстопузых — они тысячи в кубышки прятали.

— У вас, значит, больше? — спросил Макун.

— У меня в мастерских средняя зарплата сто тридцать рублей в месяц. Такая и здесь. А двадцатипятитысячники мы потому, что двадцать пять тысяч рабочих партия призвала подымать отстающие колхозы, поскольку вы публика темная и госпоставок не тянете. Еще вопросы будут?

— Будут, — не испугался Макун. — Неужто на Руси цельных двадцать пять тысяч дерьмовых колхозов наплодили?

— Ладно тебе, — шумнул Емельян. — Люди с дороги, голодные.

— Стоят — значит, не голодные, — отозвался Макун. — Которые голодные, те лежат.

Настя стукнула на стол чугун с тушеной говядиной и картошкой (мяса в ту зиму в Сядемке было завались) и сквозь зубы, но ласково сказала мужу:

— Закрывай свою канцелярию. Привечай гостей. А ты бы, Макун, хоть сегодня голову ему не морочил.

— Не гони меня, Настасья свет батьковна. Я не на поминки пришел, а к исполняющему обязанности председателя. Пущай способствует, исполняет обязанности. Объявление найдет, уйду.

Макун был мужик тертый. С детства батрачил, бродяжил из волости в волость, ночевал в чужих избах, и рот у него всегда был открытый.

Только Федоту Федотовичу удалось приручить шатуна. К 1928 году машинное товарищество разбогатело, и Федот Федотович принял Макуна без пая, научил заправлять трактор «фордзон», а потом и за руль посадил. Раньше ходил Макун неприбранный: не бритый и не бородатый. Узкое, как бы стиснутое с боков лицо его темнело клочковатой щетиной. В товариществе стал бриться, подумывать о женитьбе, рот у него закрылся.

А в марте 1929 года машинное товарищество было объявлено лжеартелью за то, как говорилось в решении, что оно служило прикрытием кулацких элементов. Поскольку имущество машинного товарищества, в том числе и трактор «фордзон», было передано колхозу, потянулся вслед за трактором и Макун. Записался сам и отдал заработанного в товариществе коня. Первое время он послушно мотался на разнарядки к Игнату Шевырдяеву, на собрания, на правления, на ревизионные комиссии и на заседания комбеда. К осени глянул, ничего не получается, и решил из колхоза выписаться.

Он надел праздничную лазоревую рубаху, малиновые галифе с желтыми кожаными леями (которые вся деревня называла «инкубатор») и пришел к Семену за справкой.

— У тебя тут долго? — спросил его Емельян. — Закругляйся и мотай отсюда.

— Как Семен Ионыч найдут мое объявление, так и выйду.

— Не объявление, а заявление, — поправил Семен и разъяснил Роману Гавриловичу: — Не желает быть членом в колхозе. Второй месяц ходит. В колхозном списке числится, заявления об уходе нет. Что с ним делать?.. Нету твоего заявления, понял?

— Ищи лучше. Ты его своей рукой писал. В июне месяце. А в угле Игнат Васильевич резолюцию ставил: «Пущай идет на четыре стороны». Признаешь?

— Ну?

— Чего нукаешь? Тебе надо было эту резолюцию на правление вынести, а ты ее потерял. Кабы в июне вычеркнули, разве я бы сидел тут.

— Семен Ионыч! — крикнул Емельян. — Отцепись на минуту от своей папки. Тебе гостинец. Письмо из райкома. На Новый год шефы приезжают.

— Каки-таки шефы?

— С чулочной фабрики. Обмениваться опытом. Хлеб-соль припасай…

— Что я с ними буду делать? — проворчал Семен. — В снежки играться? Какой у нас опыт?

— Что значит, какой опыт? Двести восемьдесят пять десятин засеяли? Засеяли. Кирпичный завод возводим? Возводим.

— Ссуду хоть выхлопотал?

— Отказали начисто. Клим Степанович ругается — до сих пор колхоз незарегистрированный.

— Вона как! Шефов засылают, а колхоз не признают! — шумнула Настя.

— На эту тему пущай Семен с Догановским объясняется. А еще, Семен, срочно готовь документы на раскулачку Кабанова.

— Да ты что! За Кабанова с меня мужики голову сымут!

— А не раскулачишь — с тебя Клим Степанович голову снимет. Вот тебе циркуляр. Чтобы к концу года трех кулаков представил.

— Все? — спросил Семен упавшим голосом.

— А еще вызывает тебя следователь по делу о Шевырдяеве.

— Да ведь меня два раза вызывали!

— А теперича третий раз поедешь. Это не шутка: председатель пропал без вести… Ладно, хватит. После похнычешь. Думай, куда товарища Платонова определить.

— Может, пока в читальную избу?

— А там тепло? Ключ где?

— Настя, где ключ от читальной? — спросил Семен. — Деду Архипу вроде отдали.

— Дед Архип месяц как помер.

— Что теперь делать-то? — Семен плюнул на пальцы и торопливо принялся листать бумаги.

— Ты что, вовсе очумел? — ласково пожурила его Настя. — Ключи в папке ищет. У Катерины надо спросить. Обождите, сбегаю.