Овсяная и прочая сетевая мелочь за зиму 2001-2002 года

Я правил сотнями. Я умер, и душа моя бродит во тьме гробницы. Я обречен на вечность. Hо я ни хочу. Сотни перерождений истерзали мою душу. Вы проникаете в мой разум. Ваши страдания и боль - мои страдания и боль. Ваша любовь - ваш сон.

Появляясь лишь в периоды мрака и хаоса, я веду вас к свету. К губительному для себя свету. Вы убиваете меня, ненавидите, боготворите, а я лишь смеюсь. Смеюсь и плачу одновременно. Что вы реально можете изменить в своей жизни? Что вы хотите от меня? Я не панацея и не лекарь. Я не могу дать вам человечность, я сотни раз давал вам любовь для того, что бы вы любили. Вы утирали об нее ноги, вы ненавидели и преследовали ее, убивали, и снова обращались ко мне за помощью.

Зачем?

Зачем вам то чего вы боитесь, и от чего постоянно бежите. Зачем? Зачем просите дать ее вам. Зачем просите простить вас. Вам плохо от того, что вы сделали. Hо это не моя вина.

Hе вам винить меня в том, что жизнь ваша пуста, а сердце ваше - ледяная пустыня.

Hе вам винить меня в том, что любовь - ваша это ложь.

Hе вам винить меня в том, что вы жестоки.

Hе вам винить меня в том, что мир таков.

Это ваш мир, это то, что вы создали, что выковывали веками ваши предки, ваши отцы и ваши дети. Это созданный вами, для вас же ад. Вы сами заточили себя сюда. Ад в душе вашей. И нет моей вины в том, что ваши дети умирают, а вы остаетесь жить. И я не буду ничего менять в этом мире. Вы создали то, что хотели создать. Вы создали идеальное жилище для самих себя. И нет моей вины в этом. И лишь единицы из вас просыпаются. Просыпаются, понимают и уходят. Потому как вы обречены. А они были обречены с самого начала...

========================================================================== Maratius 2:5020/2022.927 01 Feb 02 04:04:00

Субботний день начался с синяков и ушибов - Иван Палыч встал не с той ноги. Точнее, жена под утро спихнула его с кровати и тем самым разбудила соседей снизу, со второго этажа. Соседская дочка спросонья пошла готовить завтрак, но, зайдя в уборную, заснула и пропустила самое интересное утреннее приветствие родителей, напоминающее её любимый вид спорта борьбу "сумо".

Запах и звук яичницы потряс всю лестничную клетку, и та, потрясённая, постучалась в дверь, из-за которой раздавался не самый неприметный в этом мире запах. Соседская дочка, не разбуженная гремучей яичницей, не проснулась и от побоев в пуленепробиваемую дверь. Расплатилась дверь. Hатурой. В полный рост. Звук разбивающегося любимого зеркала, ютившегося в микроскопической прихожей, разбудил спящую красавицу, которая поначалу боялась выходить из своего убежища, но потом расхрабрилась, приняла позу ватерлинии, вышла и самым неделикатным набором слов пригласила гостей к столу отзавтракать от сковородки то, что не представлялось возможным отскрести.

Гости, среди белковомасляного смога почуяв резкую примесь неладного, беззвучно согласились. Тем более, взрослых уже не было дома, то есть помощи ждать было неоткуда.

Через час, когда кухня была приведена в порядок, а соседи разошлись приводить в порядок свои пищеварительные узлы и тракты, внезапно пришли в негодность сантехнические узлы и тракты. О причинах уже сдружившиеся на кухоннообщественных работах соседи дружно решили умолчать. Hо одно дело умолчать, и совсем другое - удержать.

Соседи с первого этажа пришли с матюками и вёдрами. Раздав матюки, они вылили содержимое вёдер на лестничную клетку второго этажа, отчего чище почему-то не стало нигде, и даже чуть-чуть наоборот. Понимая всю несправедливость происходящего, аборигены встали на защиту своих прав, поочерёдно сменяя друг друга на этом посту, ибо всем сразу надолго оставлять уборные было не только технически невозможно, но и кощунственно ввиду того, что соседи снизу были в данную минуту не снизу, а посему не могли видеть, как разворачиваются (если можно так сказать) события в их собственных квартирах.

Когда скандал утих и раненых увезли в больницу, уцелевшие жильцы первых двух этажей решили всё-таки выяснить, что же произошло. Дохождение до сути отняло много времени и опустошило буфет в квартире, до самого вечера источавшей горелый запах даже из доселе неизвестных хозяевам уголков.

Вечерело медленно, но неумолимо, и Иван Палыч возвратился со дня рождения зятя, на котором ел, пил и плясал на столе, тем самым выказывая полное презрение сложившейся в родном подъезде обстановке. Однако уже с улицы он почуял всё то неладное, которым целый день дышало местное население. Встречали его хорошо, но долго.