Овсянки (сборник)

мы снова выглянули. они шли — оставляя на полу маленькие лужи и льдинки — начинали оттаивать. первая и вторая (наша) комнаты дверями выходили в коридор. а третья — самая большая — начиналась за устьем коридора. в той комнате был балкон — не застекленный и чуть приоткрытый. я спросил жену: как ты себя чувствуешь? жена спросила сухо-сухо: мы можем не сойти?.. с ума. — она имела на мысли — ей было тяжело говорить. — не знаю… но кажется раз они вылезли — мы должны поймать их.

мы подошли и наклонились над ними. я осторожно взял гуся на руки. он был шершаво-мокрым. я сказал: гунь гунь. гусь довольно похоже скрипнул. возьми ногу. — сказал жене. — у нее нет ни глаз ни зубов. они безвредные.

не прижимая животных к себе мы отнесли их на кухню. холодильник молчал. мы открыли его — и дверцу морозильной камеры. уложили ногу и гуся. основанием ладони изо всех сил я треснул по холодильнику в верхний правый его угол. он загудел. мы вымыли руки. разлили по чашкам холодный чай. мы надеялись что теперь они не вылезут. надежда оказалась верной. уходя — мы туго закрыли кухонную дверь на тряпку. если вылезут — пусть слоняются здесь. bon nuit.

легли. обнялись. дочь вздрагивала и насвистывала. с женой окунулись друг в друга осторожно и быстро — чтобы лучше уснуть. раскатились по краям кровати — пыхтящую жаркую дочь опять закатили на середину. долго гладили ее под пижамой по животу. ну и история. чем только не случится заниматься родителям пока дети дрыхнут.

в течение следующих трех дней — которые до приезда хозяев мы прожили в той квартире в доме № 2 по улице блюхера — холодильник останавливался дважды — и оба раза днем. беспокойных копченого гуся и баранью ногу мы ловили довольно ловко. первый раз — у обувной полки. второй — тут же у холодильника. тогда они только и успели что приоткрыть грязновато-белую дверь.

полина

я влюбился у полину. сердце бьется о штанину. эти стихи сложили не мы — а русский народ. мы же только шепнули их однажды нетрезвой слегка полине — такой кругленькой! среди каштанов и качельных скрипов. полина сначала опасно фыркнула и вздернула брови. а потом — как схватит нас за сердце!

пара сухих макрелей

милый наш коллега — старинный господин сайкаку в новелле о монахинях-певицах — гуляющих на лодках в гавани осаки сетовал что ныне они ничем не отличаются от уличных дешевых потаскушек — и что цена им охапка дров или пара сухих макрелей. когда-то они зарабатывали пением молитв — теперь распевают любовные модные песенки. на юных монахинях тростниковые шляпы — желтые халаты из бумазеи — нарядные носки. они снуют среди кораблей — стоящих в гавани — и на глазах у всех переходят на заезжие корабли со своих лодок — ‘без всякого стыда’ — к тем кто вдали от жен в одиночестве спит головой на волнах как на подушке — и возвращаются очень быстро. помимо пения и короткой любви осакские девицы приторговывают амулетами и раковинами сугай помогающими роженицам. уразумели? — спрашивает господин сайкаку в конце. мы уразумели — конечно же. авторская грусть безбрежно нам дорога. но рассматривая в лупу фигуры собственной судьбы — обшаривая в телескоп закоулки собственной поэтической вселенной мы не можем не думать о том что обменивать любовь на сухих макрелей — или на бутылку керосина из хозяйственного ларька — или на фонарное стекло — или на апельсин и яблоко — или на кулинарный помазок из гусиных перьев — небесно хороший поступок. такими затевались предметы — и отношения между ними — то есть предметный мир. не можем не грустить по таким поступкам. всем сердцем ожидать их. стремиться к ним.

музыка

мне до смерти нравится как деревенские дядьки держат в руках гармонь: как женщину за задницу. немножко от себя вперед — немножко книзу. немножко свирепо — и очень крепко. с таким удовольствием! вы мне простите разговор о гармони — но если б не городская вульгарность — гармонь не казалась бы таким нехудожественным инструментом. а женщины-гармонисты! — клубные худруки, учительницы музыки, просто умницы! они играют с лицами как если бы принимали сзади мужчину. глаза прижмурены — стыдливая сладкая чуть улыбка. обязательно легко насмешливые глаза. они смеются и над этим невидимым мужчиной — которому захотелось — где-нибудь в лабиринтах зимнего двора — среди петухов и овечек. и над нами — стоящими напротив — потому что сзади это не мы. женщины-гармонисты всегда стараются играть сидя. ведь тела их очень быстро зальются усталостью. от такой музыки.

лодочные станции