Овсянки (сборник)

презерватив — не гадость. — возражала мне одна знакомая. — скорее это святое: когда утром поднимаешь его с пола — холодный — заворачиваешь в газету — думая о том что он куда ближе тебе и роднее человека который недавно ушел. я делал грустное лицо и кивал ей: ну если ты об этом…

аметист

аметист бережет от пьянства — это известно. аметистовую подвеску подарила моему дяде — валерию — его жена вера. дядя валера работает механиком на ‘волгонефти’ — ходит по всей стране — бывает ненадолго выскочит в море. это серьезно ведь: ‘волгонефть’. но это — во время навигации. в период же когда наши реки лежат во льдах — дядя валера лежал перед телевизором в тесной квартире — и много пил. аметистовую подвеску он принял с трепетом. с любовью — с верой. прицепил на шнурок — повесил на пояс — на голое тело. а через день или пару дней его остановили на улице и повезли в вытрезвитель. там отобрали штаны. смотрят — а это еще что такое? — поверх резинки черных трусов выглядывает аметист — нежно светится алым фиолетом. милиционеры принялись смеяться — и тут же выдали версию о происхождении аметиста очень обидную для женатого мужчины — речника и моряка. дядя почти заплакал. попросил позвонить жене — попросил чтобы отпустили. рассказал об аметисте правду. дядю выслушали — и сунули в камеру. там он сидел в слезах — в компании шестерых. а через час прибежала тетя вера. из вытрезвителя ей позвонили — хоть так у нас и не принято. заплатили штраф — побрели домой. дома обнаружилось что аметист от дяди ушел — потерялся по дороге. и честное слово — на этом закончилось дядино пьянство. и можно увидеть его нетрезвым лишь в день открытия навигации — и в день ее официального закрытия.

варганы земли

в середине августа на большой покровской в нижнем новгороде под зонтиками уличного кафе сидели три деда в галстуках — и пили водку. мы расположились к ним спинами — по соседству — и нечаянно слышали весь разговор. тем более что говорили они очень громко — голосами отлитыми эдак сорокапятилетием непрерывного преподавания в вузах. у каждого было свое сорокапятилетие — и свой вуз. но было очевидно что они знали друг друга давно — в течение жизни возможно менялись женами, менялись пощечинами, и трагикомичными лобзаниями мужчин — и выпивали они сейчас за невидимого своего четвертого, только что вернувшись с похорон. зычные деды пили аккуратно: за юру; за волгу; за честно прожитую жизнь. голоса их были какие-то густо-бордовые. варганы земли. весь смысл и цвет — в интонациях. а какой такой смысл? — самый простой: в землю. но все же не каждые старческие голоса резонируют вот так вот — заставляя цепенеть случайных соседей. мы вставали время от времени принести от кассы то горячие бутерброды, то мороженое, то чай — и видели как ветер ворошит их галстуки и волосы — а потом бежит по покровке и скатывается с откоса в волгу. а может быть мы еще, а? — гудел один. да пожалуй и может. — соглашались остальные. девушка уважаемая, красивая! будьте нам любезны еще грамм четыреста. красивая у кассы отвечала: у нас самообслуживание — вы что забыли? деды удивленно хмыкали: разве?.. и все трое медленно поднимались чтобы идти обновить графин. да ладно — сидите. — летело им из-за кассы. — сейчас принесу. осанистые — достойные — профессорское разрушение зубов. алкоголь растворил их слух — поэтому разговаривали они уже криками, жестикулировали, называли друг друга по имени-отчеству но на ты. когда девушка принесла им графин один дед коснулся ее руки и сказал: почему бы вам не подать документы на радиофизический? девушка не улыбнулась. они вспоминали своих студенток — и оппонирования на защитах — и то как не раз ходили ругаться в горком, бесстрашно отстаивая кого-то. мы слышали через спины как рюмки опять наполнились. юра был архитектор — но при этом поэт. — произнес из них кто-то. — я-то знал — я-то слышал. он был наш, горьковчанин — и писал как сережка есенин, володя высоцкий — но совершенно иначе. по-здешнему — по-волжски. у него намечалась в ярославле книга — но он поцапался с редактором-подлецом. кое-что я знаю наизусть. это нужно прочитать стоя. ну-ка ну-ка!.. — оживились собеседники. — геннадий борисович, мы тебя очень просим… мы не стали оборачиваться — только слышали как геннадий борисович тяжело встает. встав — продолжил: юра мне говорил что в пятьдесят девятом стоял у чкалова — у самого постамента — и смотрел вдаль — эти стихи пришли внезапно… геннадий борисович кашлянул — и:

мы взлетим! мы взлетим!
турбинами загудим!
наших дней виражи
хорошему посвятим!

мы взлетим! мы взлетим!

рев в ушах! ну смелей!
мы летим! мы летим!
э-ге-гей! э-ге-гей!