Озабоченный

- Не-а, - беспечно ответила сестра, - я их, видишь, под майкой к плечам подвязываю. – Сказала, трогая лифчик.

- Петруша, ну что ты как маленький! – мама продолжила настаивать. – В том году ты в кровати лежал, встать не мог, а в этом что? Это же твой праздник выздоровления! Ну, сына, подумай ещё. Может, сходить куда хочешь?… Да, совсем из головы вылетело. Мне сегодня твоя классная звонила… ну, старая, Любовь Михайловна. Узнала, что ты в другую школу перевёлся и всё допытывалась почему да зачем, тебя кто-нибудь обижал или нет. Я сказала, что ей лучше поговорить с тобой, что ты уже взрослый и сам принимаешь решения… я права?

- Зачем, мам?! Нафиг она мне нужна, она тоже в чёрном списке! – думал, что меня никто и ничто из прошлого уже не тревожит – моя жизнь поделилась, словно разрезалась, на «до» и «после» - а погляди-ка, разволновался.

- Поздно, сынок… - мама смутилась. – Она завтра вечером, после работы заглянет… отменять неудобно…

- Фиг с тобой… то есть с ней, извини, мам. Пообщаюсь. – Аппетит пропал. Я ещё поковырялся немного и ушёл в свою комнату. Как хорошо, что она у меня есть. За одно только это чудо старуха заслуживает поощрения – щеку её пергаментную, пожалуй, поглажу.

Мама налила нам с Любовью Михайловной чаю, поставила вазы с конфетами и печеньем, перекинулась с моей бывшей класснухой несколькими дежурными фразами и вышла из кухни, прикрыв за собой дверь. Оставила нас наедине, как взрослых.

- Очень рада, Петя, что ты поправился, - повторила учительница, чтобы завязать разговор. Привычно строгий тон при этом постаралась смягчить.

Я, болтая ложечкой в чашке чай, хмуро кивнул.

Она всегда выглядела и говорила строго. Строгая причёска с узлом на темени, строгий деловой женский костюм серого цвета с юбкой чуть ниже колена, белая блуза с воротом – бантом, завязанным пышным узлом и украшенный брошью – заколкой из червлёного серебра. Вытянутое лицо с неброской косметикой, - довольно милое, если бы не строгое выражение, - худощавая вытянутая фигура, плоская, скрытая плотным пиджаком грудь. Возраст её нам, ученикам, был неизвестен, и выглядела она так, что не угадаешь – от тридцати до сорока, точнее не определишь. Осталось добавить, что мужа на данный момент у неё не имелось, как и детей, и картина «Школьная учительница, классика» завершена. Лишь последний мазок, глаза, пожалуй, выбивались из образа. Большие, светло-карие, цвета влажного песка на дне озера, пронзительные и бездонные, пронзительные и красивые, как у юной, осторожной лани, которые, тем не менее, всё подмечали. Мы, злые дети, часто звали её Доской с глазами. Или Доска глазастая, или просто Доска. По корреляции с фигурой и учебным инвентарём, висящем в каждом классе.

- Друзья твои тоже рады за тебя, я рассказала им… ты не против?

- Так уже рассказали, какая разница протия или нет? – ответил я с вызовом. – И каким это ещё друзьям?

- Зря ты так, Петя, - сказала с укором. – Мы все за тебя переживали, ждали тебя…

- Да?! – перебил я, вкладывая в одно слово килограмм сарказма. – Оно и видно.

- Но ты же сам все номера заблокировал! – Любовь Михайловна не выдержала, возмутилась. – Всех!

В ответ возмутился я. Возмутился и, нырнув в её глаза – омуты, неожиданно для самого себя возбудился. Захотел, возжелал именно эту строгую, моложавую училку, мужской ласки не помнящую лет, наверное, двести.

- Вот, допустим, - я лихорадочно соображал, что делать. Времени в обрез. В любой момент может зайти мама, что возбуждало ещё сильней.

«Помогай, старуха!», - мысленно взмолился, не думая последствиях. Ночью достаёт, высыпаться мешает, а не дай бог ещё и днём вылезет? С ума сойти можно. Но управлял мной другой мозг, не головной.

- Любовь Михайловна… возьмите руки в замок.

Любовь Михайловна, полагая, что я хочу что-то объяснить, помедлив, сложила пальцы, как я попросил.

- Так? – уточнила с интересом и поймала мой взгляд…

- Не отводите глаза… - заговорил я тихо, медленно и ровно. – Сильнее сжимайте пальцы, ещё сильнее… мышцы гудят от напряжения… - костяшки пальцев с аккуратным маникюром перламутрового, нежно розового цвета – впервые обратил внимание – побелели.

- Так мы жили раньше… как два магнита, разъять невозможно. Попробуйте развести руки… смотрите мне в глаза.

Лицо Любови Михайловны выразило крайнее изумление, когда ладони, несмотря на все её старания, не желали разъединяться.

- Что такое… - прошептала она с удивлением.

- А теперь мы живём так. Сейчас я коснусь пальцем вашего лба, и полюса магнитов поменяются. Руки отлепятся друг от друга и упадут на колени полностью расслабленными… у вас в голове не останется ни одной мысли, а только мой голос… раз, два, три. – С последним счётом я коснулся её лба.

Пальцы учительницы разжимаются, и освободившиеся руки гирями валятся на колени, утягивая за собой остальное тело, ставшее ватным. Мне пришлось держать голову бывшей класснухи, чтобы она не стукнулась о стол.

- Вы спите. Вы расслаблены, вы полностью расслаблены… поднимите голову и сядьте ровно…