Озарение

Утром Дану разбудил телефонный звонок. Звонила Аничкова. Дану это нисколько не удивило, она почти не сомневалась, что та совсем скоро даст о себе знать. Вот только что она станет говорить?

— Слушай, подруга, ты какой портрет нарисовала? Гребень рвет и мечет от возмущения. Говорит, что больше о тебе не желает слышать.

— А ты разве сама не видела портрет? — поинтересовалась Дана.

— Он не показывает, говорит, что тебе, то есть мне, видеть его не обязательно. Колись, что ты там такое выкинула?

— Ничего особенного, просто показала, какой он свинья. Разве это не настоящее его лицо?

— Ну, ты даешь. И что он тебе даже заплатил?

— Как договаривались, тютелька в тютельку.

На другом конце невидимой линии некоторое время царило напряженное молчание.

— Ничего не понимаю, я думала, после такого он тебя просто прибьет.

— Я тоже этого боялась, но, как видишь, пронесло.

— Чем же ты его так зацепило? Колись, подруга.

Дана знала, чем, по крайней мере, в одной из зацепок она не сомневалась. Но ее не отпускало смутное ощущение, что дело, в том числе и самом портрете. Она показала этому человеку его истинное лицо, и оно его неприятно поразило. И он почувствовал некоторое смущение. Вот и не хочет никому показывать своего живописного двойника.

— Слушай, Марина, я не знаю. Тебе лучше у него спросить, ты же ему близка. А мне на это, честно говоря, наплевать. Портрет написала, деньги получила, мне этого вполне достаточно. Готова отщипнуть твою долю.

— Долю я свою получу, но что-то тут не то. — Голос Аничковой, как торт кремом, был весь пропитан сомнением. — Ладно, плевать, дело, как говорят в суде, закрыто. О тебе снова спрашивал Гершович. Интересовался, нет ли чего на выходе, когда снова порадуешь старичка. Это он сам так себя назвал.

— На выходе пока ничего. Ты же знаешь, чем я эти дни занималась.

— Но если не на выходе, то хотя бы на входе. Неужели так и ничего? Ну, хоть какая-то мыслишка есть?

Дана почувствовала, что сердится. Ну что она прилепилась к ней, как банный лист. Нет у нее ни на входе, ни на выходе. Нигде ничегошеньки нет.

— Слушай, картины, не блины, их невозможно жарить, как на сковородке. У меня голова была занята другим, — раздражено буркнула Дана.

— Что ты сердишься, — примирительно проговорила Марина. — Я только поинтересовалась.

— А я тебе ответила. Когда что-то будет, сразу тебе сообщу.

Опять идти на поклон к Нефедову, с тоской подумала Дана. Только не это. А тогда что?

— Я тебя поняла. Буду ждать звонка.

Пока, — попрощалась Дана, и, не дожидаясь ответа, выключила связь.

53

Утром, едва проснувшись и даже не приведя себя в элементарный порядок, Дана позвонила Болтневу.

— Евгений Дмитриевич, Женя, я согласна по поводу церкви. Готова приступить хоть сегодня.

— Я был уверен, что ты согласишься, — услышала она его ответ.

— Почему? — удивилась Дана.

Болтнев ответил не сразу, видимо, подыскивал слова.

— Мне трудно объяснить, но у меня часто по отношению к тебе возникает уверенность, что ты поступишь именно так, а не иначе. И когда этого не происходит, я удивляюсь.

— Вот не знала. — Дана мысленно спросила себя — это хорошо или плохо? Но ответ у нее в голове не появился. Ладно, решила она, когда придет время, поймет. А пока это не самый важный для нее вопрос.

— Я сейчас позвоню настоятелю церкви отцу Иллариону, если он скажет, прямо сейчас приезжать, сможешь?

— Смогу.

Дане вдруг действительно сильно захотелось уехать из дома, из Москвы, здесь кроме расстройства, ее больше ничего не ждет. Поиски Юлия бесплодны, а заказы Гершовича без него она выполнить не в состоянии. Что ей тут делать? К тому же, если она займется росписью церкви, у нее будет отмазка, что она не может делать ничего другого. И от нее хотя бы ненадолго отстанут. И с Нефедовым не надо будет спать, она все больше убеждается, что он далеко не такой хороший человек, как еще недавно ей казался. И то, что она попала в зависимость от него, ее беспокоит все сильней.

Болтнев позвонил через час и сообщил, что отец Илларион ее ждет. Затем он продиктовал, как найти эту деревню. Дана тут же стала собираться. И через полчаса вышла из дома.

До деревни надо было ехать час на электричке. Дана оказалась единственной, кто сошел на этой станции. Зато искать церковь не пришлось, ее купол был виден с перрона.

Дана почему-то представляла отца Иллариона согбенным старцем, а ее встретил красавец-мужчина — статный, высокий, с классическими чертами лица, окаймленного большой, но очень аккуратной и ухоженной бородой. Он был молод, не больше тридцати пяти лет, оценила она.

Дане сразу даже понравилось в нем все, даже то, что не нравилось в других. Бород у мужчин она терпеть не могла, но в данном случае была готова с ней мириться, эта густая лопатка волос его совсем не портила.

Дана почувствовала напряжение внизу живота — вестник грядущего желания. И испугалась, как бы священник не догадался о том, что с ней происходит. Вот будет вселенский позор!

Отец Илларион тоже внимательно ее изучал. Затем покачал головой.

— Не предполагал, что вы такая молодая, — вынес он свой вердикт.

— Это плохо?